|
Урсула оказалась образцовой подданной и все свободное время, которого у нее было хоть отбавляй, посвящала вязанию длинных кривых полос, из которых потом свивала салфетки и кособокие грелки на чайник. («А дырочки где же? Для носика, для ручки?» — недоумевала Бриджет.) — Чудесно, милая, — хвалила Сильви, разглядывая салфетку, которая лениво, будто спросонья, разматывалась у нее в руках. — Без ученья нет уменья, запомни. — Ужин на столе! Урсула не откликалась. Сидя на кровати, она сосредоточенно прислуживала ее величеству королеве Соланж — пропускала пряжу сквозь корону. «Не выбрасывать же», — сказала Сильви про эту ветхую, с узелками, бежевую шерсть. Морису пришла пора возвращаться в школу, но из-за ветрянки он задержался дома и переносил болезнь тяжелее, чем все остальные: щеки у него до сих пор оставались рябыми, будто их поклевали птицы. — Еще с недельку посидите дома, молодой человек, — сказал ему доктор Феллоуз, но в глазах Урсулы старший брат был здоров как бык. Он метался из комнаты в комнату, томясь от скуки, словно тигр в неволе. Найдя под кроватью домашнюю туфельку Урсулы, стал гонять ее, как футбольный мяч. Потом схватил любимую вещицу Памелы — китайскую статуэтку, изображавшую даму в кринолинах, — и подбросил к потолку, да так, что фигурка с тревожным «дзинь» ударилась о матовое стекло люстры. Выронив из рук вязанье, Урсула в ужасе зажала рот ладошками. Дама в кринолинах мягко приземлилась на стеганое атласное одеяло Памелы, но Морис уже успел схватить оставшуюся без присмотра деревянную королеву и стал кружить с ней по комнате, изображая из нее самолет. Урсула провожала глазами королеву Соланж, за которой тонким хвостиком развевалась торчащая изнутри шерстяная нить. И тут Морис совершил самый отвратительный поступок. Он распахнул мансардное оконце и, впустив в комнату незваный холод, швырнул деревянную королеву во враждебный мрак. Урсула без промедления подтащила к окошку стул, забралась на него и высунулась наружу. В омуте света, падавшего из окна, ей удалось разглядеть королеву Соланж, которая застряла в шиферном желобе между двумя скатами крыши. А Морис уже стал индейцем: с воинственным кличем он прыгал с кровати на кровать. — Кому сказано — ужин на столе! — более настойчиво прокричала Бриджет с нижней лестничной площадки. Урсуле было не до них; ее храброе сердечко стучало как молот, когда она протискивалась сквозь мансардное оконце (задача не из легких), твердо решив спасти свою повелительницу. Не успела она поставить ноги в тапочках на обледенелый шифер, как опора заскользила прочь. Со слабым криком Урсула потянулась к вязальной королеве, проносясь мимо, словно на санках, только без санок. Заграждения на крыше не было; ничто не смогло затормозить спуск, и Урсула, разогнавшись, вылетела в объятия черных крыльев ночи. С ощущением стремительности, почти радости, она упала в бездонный воздух — и все закончилось. Наступила темнота. Снег 11 февраля 1910 года. Маринованные овощи своим зловещим цветом наводили на мысль о желтухе. Доктор Феллоуз перекусывал за кухонным столом в чаду керосиновой лампы. На кусок хлеба с маслом он нанес горки острого овощного маринада, а сверху накрыл ломтем жирной ветчины. У него дома в прохладе кладовой дожидался копченый свиной бок. Свинью он выбрал сам, съездив на ферму: доктор Феллоуз видел перед собой не домашнее животное, а пособие по анатомии — филейная часть, окорок, щеки, грудинка, мощные ноги, пригодные для варки. |
