|
Шла в этих письмах речь и о людях, незнакомых Жанне, но она смутно припоминала, что слышала их имена когда-то в раннем детстве. Ее умиляли эти подробности, они казались ей откровениями; она как будто проникла вдруг в заповедные тайники прошлого, в тайники маменькиного сердца. Она посмотрела на простертое тело и неожиданно начала читать вслух, читать для покойницы, словно желая развлечь и утешить ее. А неподвижное, мертвое тело как будто радовалось. Одно за другим складывала она письма в ногах кровати; и ей пришло в голову, что их следовало бы положить в гроб, как кладут цветы. Она развязала новую пачку. Тут почерк был другой. Она начала читать: "Я не могу жить без твоих ласк. Люблю тебя до безумия". Больше ни слова. Подписи не было. Она в недоумении вертела письмо. На адресе стояло ясно: "Баронессе Ле Пертюи де Во". Тогда она развернула следующее: "Приходи сегодня вечером, как только он уедет. Мы пробудем часок вместе. Люблю тебя страстно". Еще в одном: "Я провел ночь как в бреду, тщетно призывая тебя. Я ощущал твое тело в своих объятиях, твои губы на моих губах, твой взгляд под моим взглядом. И от ярости я готов был выброситься из окна при мысли, что в это самое время ты спишь рядом с ним, что он обладает тобой по своей прихоти... " Жанна была озадачена, не понимала ничего. Что это такое? Кому, для кого, от кого эти слова любви? Она продолжала читать и всюду находила пылкие признания, часы потаенных встреч, - советы быть осторожной, и всюду в конце четыре слова: "Не забудь сжечь письмо". Наконец она развернула официальную записку, простую благодарность за приглашение на обед, но почерк был тот же, и подпись "Поль д'Эннемар" принадлежала тому, кого барон при каждом упоминании до сих пор звал "мой покойный друг Поль" и чья жена была лучшей подругой баронессы. У Жанны вспыхнула догадка, сразу же перешедшая в уверенность. Он был любовником ее матери. Тогда, потеряв голову, она стряхнула с колен эти гнусные письма, как стряхнула бы заползшее на нее ядовитое животное, бросилась к окну и горько заплакала, не в силах более сдержать вопли, которые рвались у нее из горла; потом, совсем сломившись от горя, она опустилась на пол у стены, уткнулась в занавеску, чтобы не слышно было ее стонов, и зарыдала в беспредельном отчаянии. Так бы она пробыла всю ночь, но в соседней комнате послышались шаги, и она стремительно вскочила на ноги. Вдруг это отец? А письма все разбросаны по кровати и по полу! Что, если он развернет хоть одно? И узнает... Узнает это?.. Он?.. Она подбежала, схватила в охапку старые, пожелтевшие письма, и от родителей матери, и от любовника, и те, которые еще не успела развернуть, и те, что лежали еще связанные в ящике бюро, и стала кучей сваливать в камин. Потом взяла одну из свечей, горевших на ночном столике, и подожгла эту груду писем. Сильное пламя взвилось и яркими пляшущими огнями осветило комнату, смертное ложе и труп, а на белых занавесях алькова черной зыбкой тенью выступили очертания огромного тела под простыней и профиль застывшего лица. Когда в глубине камина осталась только горсть пепла, Жанна вернулась к растворенному окну, словно боялась теперь быть возле покойницы, села и заплакала снова, закрыв лицо руками, жалобно повторяя в тоске: - Ах, мама! Мамочка! Бедная моя мамочка! И страшная мысль явилась ей: а если вдруг маменька не умерла, если она только уснула летаргическим сном и сейчас встанет и заговорит? Уменьшится ли ее дочерняя любовь оттого, что она узнала ужасную тайну? Поцелует ли она мать с тем же благоговением? Будет ли по-прежнему боготворить ее, как святыню? Нет. |
