– Зачем так? Не надо так, – расстроенно проговорил Ашот.

– Плохо так, он начальник.

– Какой он тебе к черту начальник? – разозлился Лозовский. -Ты хозяин. Это он должен перед тобой стелиться.

– Я хозяин? Налоги платить – я хозяин. Всем деньги давать – я хозяин. Он сейчас для меня хозяин. Вартанчик, сынок, у него сидит. Разрешит передачу – принесу передачу. Не разрешит передачу – голодным будет сидеть. Беда у меня, уважаемый. Старший сын погиб в Карабахе, средний сын погиб Карабахе. Увез Вартанчика из Карабаха сюда, всех своих увез.

Пусть холодно будет, зато живой будет, последний сын, цветок души моей. От войны увез, от беды не увез. Сказали: дай сына в армию. В армию не дам, денег дам. Денег дал, много, в армию не дал. Беда снова нашла, посадили Вартанчика.

– Слышал, – кивнул Лозовский. – За драку с корреспондентом.

– Какая драка, уважаемый? Вартанчик домашний мальчик, хороший мальчик, не курит, вина не пьет, мне помогает, книжки читает, глаза портит. Не было никакой драки.

– А что было?

– Ничего не было. Мне сказали: так надо. Мне сказали: так сделай, так говори. А то плохо тебе будет.

– Чем плохо?

– Всем плохо. Санэпиднадзор скажет: посуду не так моешь, то не так, это не так. Закроют ресторан – как жить?

Двенадцать человек у меня. Вином запретят торговать – как жить?

Мне сказали: Вартан пусть так говорит. Был пьяный, сказал человеку: давай пить с тобой чачу. Человек сказал: не буду пить с тобой чачу. Вартанчик молодой, горячий. Очень обиделся, с кулаками полез.

– Кто сказал? – перебил Лозовский. – Следователь прокуратуры?

– Нет. Следователю так надо сказать. Мне другой человек сказал. Большой начальник. Над всеми зелеными начальник, из Тюмени прилетал, из главной конторы. Полковник – так его все зовут. Сказал: все скажешь как надо, дадут Вартанчику год условно, будешь жить, трогать не будем. Я сказал: не да Вартанчика, меня сажайте. Он сказал: ты не подходишь, суд не поверит. Не хочешь Вартанчика, другого дай, из своих. Кого другого? Гурам немой, все понимает, все слышит, ничего не говорит. Контузило в Карабахе, еще ребенком был. Другой племянник есть, сын моего младшего брата. Брат сейчас в Турции – как могу его сына дать? Я сказал Вартанчику: такая беда, сам решай. Он сказал: не плачь, все скажу как надо. Все сказал следователю. Теперь сидит, ждет. Следственный эксперимент будут проводить. Следователь сказал: пусть здесь сидит, возить его туда-сюда, бензин тратить.

– Что было в ту ночь?

– Ничего не было. Много людей было, шум-гам был.

Корреспондент сидел, вина не пил, пива не пил, кушал, разговаривал с людьми. Про Христича спрашивал: когда был, когда уехал. Он и меня про него спрашивал. Потом пришли двое зеленых...

– Охрана?

– Они.

– Эти?

– Нет, другие. Сказали: давай выйдем. Он встал, пошел.

Больше ничего не было. Утром сказали: заблудился, замерз.

– Тех двоих знаешь?

– В лицо знаю. Как звать, не знаю.

– Опознать сможешь?

– Зачем опознать? – испугался Ашот. – Не нужно, уважаемый. Пусть так будет, как есть. Вартанчик немного посидит, быстро выйдет. Он молодой, сильный, выдержит.

– Тебя обманули, Ашот. Он получит не год условно, а три года строгого режима. Или даже пять.

– Почему так говоришь? – еще больше испугался Ашот. – Откуда знаешь?

– Убит журналист, – объяснил Лозовский. – Дело на контроле у начальника УВД, будет на контроле у Генерального прокурора.