В короткие секунды бодрствующего, но еще не замутненного болью сознания, которые Лозовский как бы суммировал, он успел понять, что лежит в спортивном костюме «Пума» на каком-то тюфяке на правом боку, скрючившись, как человеческий эмбрион в материнском чреве, на полу комнаты с черными бревенчатыми стенами, снизу поросшими инеем. Комната освещена тусклым светом синей лампочки в металлическом каркасе. Лампочка висит над дверью, свет ее не доходит до дальней стены, поэтому комната кажется огромным тоннелем.

Следующие суммированные секунды просветления Лозовский потратил на то, чтобы передвинуть к голове, стянутой тугим обручем, тяжелую, как свинец, левую руку. Под пальцами зашершавилось. Марля. Голова забинтована. На затылке под марлей нащупалось твердое. Кровь. Запеклась. Значит, в отключке он уже давно. Вспомнилось: было утро, когда в его каюту вошел охранник Кольцова. Когда Лозовский увидел кастет и понял, что это кастет, он отшатнулся к двери, но сзади на него навалился Ашот, обхватил волосатыми руками, сковал руки, горячо задышал в ухо чесноком: «Не надо, уважаемый! Все хорошо будет, с тобой поговорят, все хорошо будет!» Лозовский крутанулся, пытаясь сбросить прилипшее к нему грузное тело. Утро выключили.

Сколько же времени прошло? Он притянул руку к глазам.

Часов не было. Не было его командирских часов, всегда приносивших ему удачу. Кончилась удача. Вместе с чувством безнадежности пришло облегчение.

"Он прошел свой путь от «Аз есмь» до «Я был», – подумал он о себе словами из собственного некролога.

Больше не нужно ни о чем думать, можно сосредоточиться на работе насоса, стараясь усилием воли выключить сознание раньше, чем боль станет невыносимой.

Синий свет то рассеивался, то сгущался. В какой-то момент Лозовский понял, что в комнате он не один. Тоннель словно бы перекрывался призрачной, фантомной стеной, у стены сидел кто-то огромный, на корточках, как сидят на Востоке, строгая ножом палочку. Но он не строгал палочку, а перебирал в руках, как четки, какой-то браслет – блестящий, пластинчатый. Но стоило Лозовскому сосредоточить на нем взгляд, стена и человек исчезали, комната снова превращалась в тоннель, на дальнем конце которого были ночь, мороз, волчья луна над мертвыми голубыми снегами.

Потом этот огромный человек-фантом встал, приблизился, застив собой лампочку. Лозовский почувствовал на лице жесткие, будто железные, пальцы. Они бесцеремонно повернули его голову набок, в шею что-то больно кольнуло.

– Не дергайся, – брезгливо приказал фантом. – Промедол.

Он выпрямился, бросил на пол шприц, потом наклонился, поднял его и сунул в карман.

От укола на шее по всему телу пошли прохладные эфирные волны, насос в затылке еще работал, но будто бы на холостых оборотах, в голове прояснилось. Фантом стоял, смотрел сверху вниз, ждал. Это был крупный мужик в камуфляже, лет пятидесяти, с темным грубым лицом и короткими седыми волосами, которые делали его похожим на негатив.

– Ну, оклемался?

Лозовский сел, притянул ноги к груди.

– Хо-лод-но, – клацая зубами, сказал он.

– Сейчас поправим. – Незнакомец набросил ему на плечи тяжелую камуфляжную куртку, потом поднес ко рту горлышко алюминиевой фляжки в суконном чехле. – Глотай. Быстро, сколько сможешь. Не бойся, не отравлю – спирт.

Лозовскому показалось, что все это с ним уже было: крупный человек в камуфляже, армейская фляжка, спирт. Он сделал два больших глотка, на третьем поперхнулся, долго откашливался, чувствуя, как от кашля в затылке снова пытается гнать горячую ртуть адский насос.

Незнакомец сел на корточки, теперь уже рядом, у ближней стены, и вновь стал перебирать в руках, как четки, пластинчатый браслет.