Залить пустоту, что пылает, черна и горюча.

В широкие двери вплываю угрюмою тучей.

На стол, весь заплеванный, мощный кулак водружаю.

Седая, живот мой огрузлый, – я Время рожаю.

Дитя грудь пустую сосет. Пяткой бьет меня в ребра.

На рюмки, как будто на звезды, я щурюсь недобро.

За кучу бумажных ошметок мне горе приносят.

Огромная лампа горит, как на пытке, допросе.

О век мой, кровав. Воблой сгрызла тебя. Весь ты кончен.

Всю высосу кость и соленый хребет, ураганом источен.

И пью я и пью, пьет меня мой младенец покуда.

Я старая мать, я в щеку себя бью, я не верую в чудо.

Я знаю, что жить мне осталось негусто, мой Боже:

Стакан опрокину – и огненный пот выступает на коже.

Узор ледяной. Вон, на окнах такой на кабацких.

Узор кровяной. Иероглифы распрей бедняцких.

Военная клинопись. Страшные символы знаки.

Их все прочитают: на рынке, на площади, в трюме, в бараке.

Наверно больна. И дитенок мой болен. Эй, водки, скорее!

По смерти прочтут. По складам. И от слез одуреют.

Прочтут, как сидела – до тьмы – в ресторанишке грязном, дешевом,

Над хлебом нагнувшись, над шпротой златою, парчовой;

Как век мой любила, на рынке его продавала,

Как кашу в кастрюле, завертывала его в одеяло;

Как мир целовала, как ноги пред ним раздвигала,

Как тельце последыша в тряпки любви пеленала;

Как, пьяная, скатерть ногтями цепляя, молилась за свечи,

Что светят во вьюге живущим и сгибшим – далече, далече;

И как, зарыдав, я на стол, залит водкою, грудью упала…

Бежала. Рожала. Свистела. Плясала. Бесилась. Молилась!

…Устала.

Да только дитя как заплачет. В сосок как иссохший вопьется!

Ах, больно. Ах, томно. Еще там живое, под левою грудью.

Там бьется.

ХРАМ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО В ПАРИЖЕ

Это две птицы, птицы синицы,

Ягоды жадно клюют…

Снега оседает на влажных ресницах.

Инея резкий салют.

Рядом – чугунная сеть Сен Лазара:

Плачут по нас поезда.

В кремах мазутных пирожное – даром:

Сладость, слеза, соль, слюда.

Грохоты грузных обвалов столетья.

Войнам, как фрескам, конец:

Все – осыпаются!

…Белою плетью

Жги, наш Небесный Отец,

Нас, горстку русских на паперти сирой:

Звездным скопленьем дрожа,

Всяк удержал, в виду грозного Мiра,

Лезвие злого ножа

Голой рукою! А шлем свой кровавый

Скинуло Время Палач –

Русские скулы да слезная лава,

Лоб весь изморщен – хоть плачь…

Сколь вас молилось в приделах багряных,

Не упомянешь числом.

Храма горячего рваные раны

Стянуты горьким стеклом.

Где ты, Расея моя, Мангазея?!

Радость, голубка моя!

Только воспомни, рыдая, косея,

Жемчуг былого житья…

Крашеным красным яйцом на ладони

Пасха, как сердце, горит!

Рыжие, зимние, дымные кони…

Плачет гитара навзрыд…

Крошево птиц – в рукаве синя неба…

Семечки в грубых мешках!

Хлеб куполов! Мы пекли эти хлебы.

Мы – как детей – на руках

Их пронесли!

А изящный сей город

То нам – германский клинок,

То – дождь Ла Манша посыплет за ворот:

Сорван погон, белый китель распорот,

Господи, – всяк одинок!

Ах, витражи глаз лучистых и узких,

Щек молодых витражи –

Руки в морщинах, да булок французских

На – с голодухи! – держи!

Встаньте во фрунт.