Скинув жакет, Клер погрузила руки в стоявшее на скамье ведро и стала брызгать себе на лицо водой. Жюльен боялся на нее смотреть, боялся увидеть синяки под глазами и вспухший от поцелуев рот — ведь он был еще в том возрасте, когда кажется, что женщина встает с ложа любви тяжело раненной. А Клер уже рассказывала путаную историю о походе в штаб и командире саперной части, о бомбардировке в Казне, о тысячах жертв среди мирного населения; возмущалась летчиками союзнических войск, бросавшими бомбы с такой большой высоты, что неизвестно было наверняка, в кого они попадут: говорила, что, дескать, бомбы эти убили куда больше французов, чем немцев. Жюльену все было безразлично, он только отметил, что мать слишком уж много говорит.

В чемодане оказался обычный сухой паек американских солдат: шоколад, жвачка, сигареты. Жалкие подачки саперов привели мальчика в неистовство. Он рассердился на мать, принимавшую детские гостинцы, словно манну небесную, и от всей души благодарившую самодовольных «победителей». Да за кого они их принимают? За дикарей, которых легко подкупить разноцветными стекляшками? Гнев заставил его поднять глаза и взглянуть в лицо Клер — оно светилось восхищением маленькой девочки. «Простушка! — подумал он со злобой. — Ах, какие же все-таки женщины дуры!» Мальчик закрыл крышку чемодана, так ничего и не взяв, не прельстившись даже шоколадом. Клер посмотрела на сына с недоумением, а он готов был выпалить ей: «Суррогат годится для солдатни, а я предпочитаю шоколад адмиралов!»

Не в силах вынести щебетания матери, он решил спустить ее с небес на землю, остановив поток анекдотов из армейской жизни, до которой ему не было ни малейшего дела. Плевать ему на капитана такого-то и лейтенанта этакого-то, которые оказались настолько любезными, что…

— Рубанок заходил, — сухо проговорил мальчик. — Собирался открыть мне кое на что глаза.

Он тут же осознал, насколько слова его отдают дешевыми романами, но отступать было поздно.

— Что? — рассеянно спросила Клер, прерванная на середине очередного анекдота.

— Рубанок заходил, — повторил Жюльен. — Сообщил, что это ты убила Цеппелина.

Итак, что сказано, то сказано. Бомба сброшена, остается ждать взрыва.

Улыбка матери съежилась, как горящая бумажка, и мальчик понял, что Клер просто раздосадована, что он погасил ее радость. Нет, она не чувствовала себя виноватой, но была возмущена, что ей так некстати напомнили о неприятном эпизоде.

— Черт! — раздраженно выкрикнула она. — Так я и предполагала, что из этого раздуют целую историю! Если хочешь знать, пес пострадал из-за тебя, твоих глупостей. Ты виноват, что я до такого дошла.

— Я виноват? — От изумления Жюльен начал заикаться.

— Конечно! — крикнула Клер. — Ты что, меня за дуру принимаешь? Думаешь, я не знала, чем ты занимаешься по утрам на минном поле? Или воображаешь, что я не просыпалась от взрывов? Спала как сурок и не слышала, как ты крадучись выбирался из хижины? Я тут же, покрываясь холодным потом, бросалась к окну, чтобы разглядеть тебя в щели ставен. Каждую минуту я боялась, что ты подорвешься. Это было невыносимо, мне казалось, я вот-вот сойду с ума. И все из-за проклятой собаки, которая выкапывала бомбы из земли, как трюфели.

— Так ты все знала? — прошептал Жюльен. — Но не сказала ни слова?

— Что толку! — воскликнула мать. — Могла ли я надеяться, что ты мне подчинишься? Да я готова была волком выть, умоляя тебя прекратить, но боялась сделать еще хуже. Так я и жила, в ужасе перед тем, что могло произойти.