— Перед смертью, — проговорил Жюльен, — Адмирал говорил о воронах…

— Неудивительно, — вздохнула Клер, отводя глаза. — Действительно создается впечатление, что они за нами следят.

— Ты ведь не пойдешь в деревню? — еще раз спросил мальчик.

— Нет, — твердо сказала Клер. — Бесполезно. Проклятие Леурланов так легко не смыть.

Еще немного, и Жюльен принялся бы умолять мать рассказать ему всю правду. Темнота была им на руку — можно краснеть сколько угодно, другой все равно ничего не заметит. Его нестерпимо жгли вопросы: «Кто все-таки мой отец? Твой муж Матиас или Адмирал? Ну скажи! Это ты убила отца? Ответь, ради Бога! Знаю, он был свирепым, полупомешанным. Пойми, я хочу знать правду! Где ты скрывалась все эти годы? Неужели на самом деле хотела обо мне забыть и начать новую жизнь? Да, наверное, так оно и было: ты не захотела больше иметь дело с Леурланами, с их дурным семенем. Так чья же все-таки кровь течет в моих жилах — Матиаса или деда?»

Лицо мальчика пылало, огонь костра обжигал щеки, искры от горевших веток акации разлетались и падали ему на ноги, но он ничего не делал, чтобы избавить себя от этих укусов. Он чувствовал: стоит ему открыть рот, и он завоет на луну, как волк. Вопросы кипели в нем, рвали его душу на части. Клер встала, лицо ее в темноте оставалось невидимым. «Однажды ты все-таки у меня заговоришь!» — захотелось крикнуть Жюльену в немом приступе отчаяния. Он был рад, что она ушла. Теперь он мог как следует выплакаться.

Жюльен присел на корточки возле тележки. Несмотря на полумрак, ему без труда удалось обнаружить, что ось была подпилена. Следы попытались скрыть, смазав подпиленное место жиром, но оно все равно было хорошо заметно — свежее, обвиняюще поблескивающее. Злоумышленник постарался на славу — сделал глубокий надрез, больше чем наполовину, распилив стержень оси. Значит, ночью кто-то попытался привести тележку в негодность, кто-то, не желавший, чтобы Жюльен продолжил работу по очистке Вороньего поля.

Вот только кто?

«Рубанок! — пронеслась мысль. — Ведь ты знаешь, он один может подобраться к Цеппелину, чтобы тот ни разу не залаял. Этим человеком мог быть только Рубанок.

Рубанок, непосредственно заинтересованный в том, чтобы Воронье поле как можно дольше оставалось неразминированным, то есть чтобы его как можно дольше нельзя было обрабатывать.

Если он продал Цеппелина, то лишь потому, что был уверен — собака никогда не осмелится войти в запретную зону. Сделал вид, что хочет помочь, а сам думал о том, как бы навредить».

Собака подошла, испуская жалобные стоны, будто почуяла нависшую над ними тень смерти, и принялась вылизывать лицо хозяина, очищая его от кислого пота страха. Жюльен понял, что нужно действовать: не может же он так все утро и простоять на коленях, уставившись на сломанную ось тележки?

Как автомат, стараясь отключить мозг, мальчик несколько раз совершил путешествие до края бездны, изо всех сил вцепившись пальцами в покрытые жидкой грязью мины, готовые каждое мгновение выскользнуть из его рук. Он уже не обращал никакого внимания на сухие щелчки взрывов, доносящиеся снизу, у самой кромки воды, поднимая гейзеры каменных брызг. В голове билась одна и та же мысль: Рубанок хотел его убить!

«Да нет же, — вмешался голос рассудка, — не драматизируй.