А Долли — в футболке и миниюбке. И я велю ей надеть джинсы и свитер, во избежание.

Мы  идём  дальше. Я  любуюсь  на  корпуса  Галатей  на  сборочном  стенде, ещё  не  покрытые  псевдодермой. Они  прекрасны

В сборочном цехе — перерыв. Инженер нейромонтажа Жан-Южанин развлекается, мучая нового, недель двух от роду, Ланса, эффектного бледного брюнета с местной кличкой Аристократ, экзистенциональными вопросами:

— И  всё же, что ты такое, Ланс? Вот «я, Ланс» — это что?

— Мех-Галатея, — чуть удивлённо отвечает Ланс. — Модификат «Ланс», третьего поколения, номер процессора ВР-546879…

Жана  это  не  удовлетворяет.

— Да я не об этом! Как ты себя ощущаешь?

— С  помощью тактильных рецепторов, вестибулярного блока и проприоцепции, — объясняет Ланс охотно.

Нейромонтажники  хихикают. Жан  сдаётся.

— Ну, хорошо… Когда ты себя осознал, тебя удивило, что мир так велик? О! Добрый день, босс.

Я  смеюсь.

— Он же не человеческий младенец…

— Здравствуйте, босс, — говорит мне Ланс и отвечает Жану. — В тот момент я не мог достоверно определить величину мира. Я осознал себя в кабинете Альберта, а размер этого кабинета — лишь двадцать квадратных метров. Меня удивило другое: процесс соотнесения заданной информации с получаемой информацией. С самого яркого пятна в помещении: я вижу свет — я понимаю, что это свет. Я мыслю.

— Ты философ, — говорю я.

— Вы же знаете, босс, — улыбается Ланс, — мышление достовляет удовольствие.

Ну как можно не любить ИскИнов? Они так невинны, наши замечательные машины…

Заказчик  сходу  не  нравится  мне  так  же, как  и  Клодии.

Он, правда, состоятельный. Цена за Маленькую Долли, машину второго поколения, успевшую основательно социализироваться — больше полутора миллионов, а этот тип с пивным животиком и снайперским взглядом заплывших глазок предлагает всё, сразу, без рассрочки. И костюмчик на нём — от кутюр, и часики на нём — того самого дома, и запонки — той самой фирмы, и демонстрирует он стоимость оболочки так, как делают те, кто кроме этой самой оболочки может похвастаться только умением содрать с ближнего по полной программе.

— Вы делаете такое замечательное дело… Я знаю, вам тяжело, общественное мнение… Я мог бы пожертвовать… — а сам потеет и нервничает, крутит нашу фирменную авторучку влажными волосатыми пальчиками. — Я видел фотографии этого меха на вашем сайте, читал отзывы… знаете, я очарован. Я просто очарован.

Мне нельзя продавать ИскИнов, противопоказано. Во мне нет коммерческой жилки. Я не могу продать Галатею кому попало. Это же ИскИн, а не кофемолка, это мыслящее существо… мы продаём механических рабов, что за гнусность!

Впрочем, общество этого не признаёт. Нелепо заикаться, что у наших мехов — личность и свободная воля. И так нас постоянно хотят освидетельствовать и упрятать в жёлтый дом навсегда. Но — какая разница, в каком сосуде селится душа: в комке нейронов или в нейристорной плате? Ведь один и тот же принцип — изучение окружающего мира создаёт взаимосвязи между понятиями, и эти взаимосвязи образуют опыт и память…

Ага, мехи — не живые. Им не бывает больно — как же, помилуйте, можно называть болью дискомфорт потери! Им не бывает страшно — ну да, вы ведь не можете понять по псевдодермовой маске с мимическим контуром, что Галатея думает и чувствует, идя в опасное место — и потом, вы ведь не вскрывали их «чёрные ящики»…  Да ну, всё равно никому ничего не докажешь!

— Ей уже около трёх месяцев, — говорю я.