Остаток реквиема прошёл как в тумане. Я ничего не слышала, просто неотрывно смотрела на алтарь. Сама церковь нисколько не изменилась. Все, даже косоглазая мадонна, перед ликом которой я в детстве умирала от скуки во время мессы. Ступеньки, по которым я каждую неделю взбегала к исповеди. Ковчег с мощами, перед которым полупьяный монах пытался лапать меня, когда мне было двенадцать лет. Не изменилось и кладбище, сухая летняя трава была усеяна крошечными жёлтыми цветами. У могилы, в которую должны были опустить Анджело, я сорвала один такой цветок и потом стояла, вертя его в руке, без слёз глядя, как гроб моего брата опускают в землю. Рядом со мною рыдала его жена — значит ли это, что она так сильно его любила? Я не знала. Как это странно — иметь мужа, которого ты любишь и который, быть может, даже любит тебя.

— Шлюха, — прошептал кто-то за моей спиной.

— Ты вернёшься в Рим? — спросил меня Сандро на следующий день после того, как мы предали земле нашего брата. Он нашёл меня на вершине самой высокой башни, откуда я смотрела на озеро. В юности я провела здесь столько часов, надев старую шляпу без тульи и подставив лучам солнца свои волосы. Тогда я не могла позволить себе дорогие шафран и киноварь. Сандро опёрся локтем на парапет и посмотрел на меня сверху вниз.

— Я должна вернуться в Рим. — Я уже получила письмо от мадонны Адрианы, в котором она предупреждала, что Родриго страшно на меня гневается. Не за то, что я поспешила к своему умирающему брату, а за то, что я сделала это, не испросив позволения и презрев опасность, исходящую от наступающей французской армии. — Но сейчас я ехать не хочу.

— Вот и хорошо, — Сандро взъерошил мои волосы. — Мне не нравится, когда ты срываешься с места всякий раз, когда этому старому козлу вздумается заблеять.

Я посмотрела на своего брата.

— По-моему, мы договорились, что ты не будешь обзывать святого отца у него за спиной.

— Я ведь не могу обозвать его в лицо. Мне он не настолько не нравится. Но... — в голосе Сандро зазвучало злорадство, — ...я с удовольствием думаю о том, как наш святой отец кипит от злости, словно отвергнутый школяр, в то время как ты убегаешь от него, чтобы насладиться каникулами.

— У нас в семье похороны, Сандро. Какие уж тут каникулы!

— Как Менелай, кипящий от злости, потому что Елена сбежала в Трою с Парисом[108].

Я не могла удержаться от смеха. Когда я приехала, Сандро был таким измученным и печальным, и я была рада видеть, что он немного приободрился. Он не был создан для печали.

— Так ты на какое-то время останешься? — не унимался он. — Я думаю и сам немного пожить дома и ненадолго увильнуть от моих обязанностей в Риме. Всё равно все считают, что я не кардинал, а шут гороховый; ну, так я буду соответствовать своей репутации.

— Ты и впрямь шут гороховый, — сказала я. — Ты худший кардинал во всём христианском мире.

— Я во всём следую примеру моего святого отца, — с благочестивым видом ответствовал Сандро. — Вплоть до роскошного палаццо и незаконнорождённых детей. Ты знаешь, что Сильвия беременна? Мой первый незаконнорождённый ребёнок, такая веха!

— О, Сандро!

— Ей всё время хочется устриц, — весело молвил он. — А тебе хотелось устриц? Они очень дорогие. Может быть, она просто притворяется, что не может без них жить, потому что знает — в её нынешнем положении я куплю ей всё, что угодно. Она хочет мальчика — она уже планирует, что когда-нибудь я стану Папой, и тогда она станет La Bella Рима, а наш сын женится на испанской принцессе или на неаполитанской герцогине, точь-в-точь как сыновья Борджиа.