— Я и думаю, — резко ответила я. — Разве не ты всё время твердила мне, что моя безнравственность — позор для всех Фарнезе?

Её глаза блеснули.

— К тому же, — добавила я, — я хочу увидеть, как эту разваливающуюся церковную башню укрепят. — Так приятно заниматься чем-то большим, чем алтарный покров, или добиться чего-то более значимого, чем идеально выбеленные солнцем волосы. — Я чувствовала себя... толковой. Не просто красивой, годной не только для декоративных целей. Это чувство ещё более усилилось на следующий день, когда я услышала донёсшийся из кухонь истошный крик и затем одно за другим несколько венецианских ругательств, и, вбежав туда, увидела, что моя всегда такая невозмутимая Кармелина залезла на стол, спасаясь от лениво ползущей по каменным плитам пола змеи. — Это же просто водяная змея! — рассмеялась я. — Они вечно заползают в дом с озера. Тут нечего бояться!

— Убей её, Бартоломео! — завопила Кармелина, не обращая внимания на мои слова.

— Вы с ума сошли? — Её рыжий подмастерье залез на стол рядом с ней. — Я не выношу змей!

— Она совершенно безобидна! — пристыдила я их. — Да что с вами? Вы спокойно тушите этих мерзких угрей из Тибра, но боитесь безвредной водяной змеи? — Я ухватила шипящую тварь щипцами Кармелины и выбросила её во двор. Моя повариха воззрилась на меня в изумлении.

— Святая Марфа! — пробормотала она, слезая со стола. — Джулия La Bella? Вместо этого вас следовало бы назвать Джулия La Coraggiosa[109].

Джулия Смелая? Мне это понравилось.

Наверное, с моей стороны было весьма смело написать Родриго и сказать ему, что до моего приезда в Рим я намерена навестить Орсино. «Он написал мне и попросил приехать к нему в Бассанелло». А может быть, это было просто глупо, потому что я думаю, что этим письмом чуть не убила моего Папу. Его апоплектический рёв донёсся до меня из самого Рима.

«Мы не могли поверить, что ты будешь такой неблагодарной, — написал он в своём следующем письме, почти разрывая бумагу. — И это после всех твоих обещаний, что ты будешь верна нашим указаниям и не станешь ездить к Орсино! Но сейчас ты делаешь прямо противоположное! Рискуешь своей жизнью, уезжая в Бассанелло — несомненно, с целью вновь отдаться этому жеребцу!»

«Жеребцу». Я вас умоляю.

И в конце концов я не поехала в Бассанелло. Вместо этого Орсино приехал ко мне.

ЛЕОНЕЛЛО

— Осторожнее, — крикнул я вслед маленькой Лауре Орсини. Дочурка Джулии Фарнезе бегала по краю озера, смуглая и голенькая, как маленькая водяная нимфа, её сброшенная за ненадобностью рубашка лежала рядом со мною. Я сидел в тени высокого дуба и бдительно наблюдал за своей маленькой подопечной. Был уже ноябрь, но зимние холода ещё не наступили, и было ещё достаточно тепло для того, чтобы Лаура могла носиться у озера совсем раздетой.

— Нельзя позволять ей бегать вот так, — журили Джулию её шокированные невестки. — Это же неприлично!

— Я тоже плавала в этом озере голой, когда была в её возрасте, — возразила Джулия. — И со мною не случилось ничего дурного. Пусть бегает, у нас ещё масса времени, чтобы воспитать из неё важную даму.

— Хотя бы заставь её надевать сорочку в присутствии мужчин! — Невестки бросили недовольные взгляды на меня. Но Джулия их не послушалась, и, поскольку нынче днём она отправилась — как делала на удивление часто — отнести еду нищим Каподимонте, её дочка осталась на попечении моём и нескольких нянек. Мы должны были отвести малышку вниз по извилистой тропе, которая, словно лестница, спускалась от замка к плещущемуся внизу озеру, где между скал росли дубы. Устав от болтовни нянек, я услал их обратно в замок; передо мною простиралось озеро, голубое и сверкающее под таким же голубым куполом неба: над головой пели дрозды; на другом берегу озера виднелся шпиль церкви.