Никколо барахтался, бормоча что-то нечленораздельное, но я навалился на его лопатки всем своим весом, и ему никак не удавалось меня скинуть. Пусть у меня детские руки и ноги, но туловище у меня как у обычного мужчины, и даже имея рост всего лишь немногим более четырёх футов[43], я тяжелее, чем выгляжу. Я прижал его к земле и почувствовал, как он замер, когда остриё моего ножа до крови впилось в его горло.

— Кто... кто ты? Брат этой шлюхи?

— Анны, — прошипел я в ухо Никколо, вложив в это шипение всю свою ненависть. — Её звали Анной.

И тут на мой затылок обрушился сокрушительный удар.

Я мельком увидел стражника с красным быком на груди, глядящего, как я сваливаюсь с плеч Никколо и падаю на живот. Стражник перевернул пику, которой только что, как дубиной, ударил меня по голове и тупым концом с силой ткнул в моё запястье. Я ощутил резкую боль и почувствовал, как нож выскальзывает из моих пальцев. «Нет, — успел подумать я, — нет, карлику нельзя быть безоружным». Но я был обезоружен, и в тусклом свете утренней зари я услыхал топот сапог — они топали мимо меня, ко мне, потом сгрудились вокруг меня.

— Ваше преосвященство? — послышался голос где-то надо мной. — Смотрите, что мы тут нашли!

— У ваших людей острые глаза, — ответил юношеский голос, и обутая в сапог нога пинком перевернула меня на спину. Я моргнул от яркого света факелов, окружающих меня со всех сторон. — Ну-с, так что у нас здесь?

Среди света разгорающейся зари и факелов и зазубренных теней я увидел узкое лицо юноши — судя по его выражению, он явно был позабавлен. Красивое лицо, обрамленное золотисто-рыжими волосами, и пара бездонных чёрных глаз. Эти глаза были последним, что я увидел, прежде чем провалиться в темноту.

ДЖУЛИЯ

Видит Бог, я лентяйка, но я всё же не привыкла проводить свои дни в такой праздности, как последнее время. Когда я была не замужем и жила в доме моего отца, мне всегда находилось какое-нибудь дело: делать упражнения по чистописанию, заданные моим наставником, вышивать под неусыпным наблюдением моей матери алтарный покров, заучивать танцевальные па с моей сестрой вместо партнёра или играть на лютне песни Машо[44]. А когда я не была занята учением, моя мать всё равно всегда находила для меня какое-нибудь полезное занятие: либо сажала меня помогать служанкам чинить одежду, либо брала с собою, чтобы раздать милостыню нищим.

А теперь? Мне совершенно нечем было заполнять свои дни. Всё в огромном палаццо шло как по маслу, слуги быстро исполняли все свои обязанности и докладывали о сделанном мадонне Адриане, которая сидела в центре этой паутины, словно старая, опытная паучиха. Теперь у меня не было частных учителей, чтобы заставлять меня заучивать стихи Данте, и служанки чинили одежду, не прибегая к моей помощи. Думаю, я по-прежнему могла бы вышивать алтарные покровы, да только я терпеть не могу вышивать. Я могла бы сходить в церковь, но какой смысл? Для того, чтобы исповедоваться, у меня было слишком мало грехов. Я была окружена такой роскошью, о которой никогда и не мечтала; я спала в шёлковой постели и носила платья из французской парчи. Стоило бы мне захотеть, и я могла бы завтракать, обедать и ужинать жареным павлином и клубникой — от богатства, что окружало меня со всех сторон, у меня захватывало дух, и я бы не сказала, что я этого не ценила. Но мне нечем было заняться, нечего было делать.

— Займись своей внешностью, — посоветовала мадонна Адриана, похлопав меня по руке.