— Иногда бывает, что и виноват, — пробормотал он. — Иногда всё начинает идти не так, да так быстро...

Капля пота скатилась по его шее и исчезла под воротником.

— И что пошло не так? — шепнул я.

— Он просто хотел девчонку, понимаешь? Простую девчонку — простые девчонки задешево выделывают такие штуки, которые куртизанки соглашаются делать, только если заплатишь вдвое. — Во рту у Никколо уже была каша. Ещё немного — и он пьяно заплачет, а потом — захрапит на столе. Мне придётся работать быстро.

— А что случилось потом? — Я говорил мягко, как священник в исповедальне.

Никколо зажмурил глаза, потом моргнул.

— Ну, мы и повели его в кабак.

Я обвёл пальцем край кружки.

— Мы?

Глаза Никколо больше не смотрели на меня, они были устремлены в пространство, и он явно видел там нечто ужасное.

— Мы с Луисом — он человек кардинала, приехал с ним из Валенсии — он один из его управляющих. Раньше он мне нравился.

— А теперь больше не нравится? — Испанец. Не венецианец, а всё-таки испанец.

Никколо содрогнулся всем телом.

— Только не после того, как он... Господи, помилуй мою душу... — По щекам Никколо покатились слёзы, и он неуверенно перекрестился. — Господи, помилуй её душу... Бедная девушка... Я заплатил, я заказал заупокойную мессу по её душе.

— Правда? — мягко сказал я. Цветок свирепого возбуждения в моей груди полностью распустился, и я ощутил во рту его вкус — горький прилив торжества. — Правда, приятель?

Но он меня уже не слышал. Его голова упала на сложенные на столе руки, и он засопел и захрапел.

Когда я пришёл в «Смокву» следующим вечером, я не взял своих карт. Вместо них я взял книгу — потрёпанный томик писем Цицерона. Большинство из них я знал наизусть, но что поделаешь — «Илиаду» мне пришлось продать, чтобы заплатить за похороны Анны. Печальные и убогие похороны, со священником, который даже не пытался скрыть, что он пьян; кроме него на них присутствовал только я да несколько служанок из таверны. Никого из семьи Анны, разумеется, не было — девушки, у которых есть любящие семьи, не заканчивают свои дни, распятыми на кабацких столах.

Я перечитывал Consolatio[40] Цицерона[41], положив ноги на стол, когда в общий зал трактира вошёл Никколо. Было уже недалеко до полуночи, но увидев меня, он меня окликнул, и я позволил ему уговорить меня сыграть с ним в кости. Было похоже, что он ничего не помнил о своих вчерашних пьяных излияниях, хотя он уныло шутил об охранниках, которые не умеют пить и засыпают, если выпьют слишком много. Я уверил его, что сам заснул задолго до него, и начал опять проигрывать. Он начал было размякать под воздействием выпитого вина и хорошего выигрыша, когда к нему вдруг подошёл худой мужчина в строгом сером камзоле и с раздражённым видом схватил его за плечо.

— Опять напиваешься допьяна? — резко сказал он. — Ты же знаешь, его высокопреосвященство желает, чтобы его телохранители всегда были начеку, ведь мы не знаем, когда нас могут вызвать в Ватикан. Капитан велит отрезать тебе уши и повесить их тебе на шею, если тебя не окажется на месте, когда начнётся рассветная смена. Давай, давай, вставай... — И он потянул Никколо за мускулистую руку.

— Луис, — молвил я.

Он окинул меня холодным взглядом.

— Да? — спросил он. В его речи слышался лёгкий испанский акцент. Невысокий мужчина с чистыми руками и аккуратно подстриженными ногтями. Опрятная рубашка, безупречно выстиранные рейтузы, на поясе вместо кинжала висит пенал с перьями. Как раз такой человек мог сопровождать упрямого юнца в его вылазке в трущобы на поиски дешёвых шлюх, чтобы держать его в узде и в случае чего подчистить за ним, если тот заиграется.