— Мой отец говорил, что у вас красивые волосы! — Она восхищённо захлопала в ладоши. — Он называет вас Джулией la Bella[45].

— Да? — сказала я. — А что он ещё про меня говорит?

— Что он вас любит, — буднично ответила она. — Я хочу иметь такие же волосы. Что вы делали, чтобы они выросли такими длинными?

— Каждый вечер, когда расчёсываешь волосы, массируй кожу головы, — неожиданно для себя стала объяснять ей я. — Пока её не начнёт покалывать — вот так... — И как-то оказалось, что мы с Лукрецией обе сидим на траве под солнцем, она спиной ко мне.

— Ой!

— Это хорошо, что тебе больно, — значит, они растут. — Я продолжала массировать кожу её головы, пока она снова не взвыла. — Ничего не поделаешь — красота требует жертв.

Лукреция повернулась через плечо, чтобы взглянуть на меня.

— А она того стоит?

— Ещё как. И не слушай священников, если они будут говорить тебе обратное. — Я достала серебряный гребень, который всегда носила в рукаве, и начала расчёсывать её взлохмаченные волосы. — Стало быть, твой отец говорит обо мне?

— Да, и он хочет, чтобы с вас написали картину для его кабинета. В голубом платье и с голубем на коленях — в образе Пресвятой Девы.

«Куда как уместно», — с лёгким налётом недовольства подумала я.

— С меня тоже скоро напишут портрет, — доверительно сообщила Лукреция. — Для моего нареченного. Он хочет посмотреть на меня, и мне непременно, непременно надо выглядеть хорошенькой. Если я не буду выглядеть, как надо, он женится на другой и разобьёт мне сердце.

— А кто твой нареченный? — Я осторожно расчесала спутанные волосы у неё за ухом.

— Дон Гаспаре Аверса, граф де Просида. — В её голосе прозвучало удовлетворение. — Он очень знатный испанский дворянин.

— Хорошая партия. А ты с ним знакома?

— Нет, но отец говорит, что он молодой и красивый. У меня всё должно быть самое лучшее. — Лукреция удовлетворённо заёрзала. — Отец любит меня.

— Сиди смирно, — сказала я ей. — У тебя волосы спутались.

— Они вечно путаются. — Она испустила глубокий вздох. — Жалко, что они вьются.

— Нет, не жалко. Потому что тебе не понадобится горячая кочерга, чтобы их завивать, не то что мне.

Лукреция снова заёрзала от радости, а потом сидела смирно, пока я расчёсывала копну её волос. Я поймала себя на том, что напеваю себе под нос и у меня хорошее настроение. С тех пор, как я переехала в это палаццо, мне не с кем было общаться — никого, с кем я могла бы сидеть и хихикать, никого, кому от меня нужна была бы только лёгкая беседа и мои руки, чтобы расчёсывать волосы. Никого, кроме вечно подсчитывающей расходы мадонны Адрианы.

— С каких это пор в доме моей кузины поселились греческие богини? — раздался за моей спиной низкий глубокий голос, голос, который я так хорошо знала, со смешинкой и испанским акцентом. — Сами Деметра и Персефона[46].

Лукреция проворно вскочила на ноги, сделала в траве ещё один изящный реверанс и бросилась обнимать отца. Я ожидала, что за такое поведение он пожурит её — мой собственный давно почивший отец непременно тотчас отстранил бы меня и прочёл мне короткую строгую нотацию об основах женского достоинства — однако кардинал Борджиа только крепко обнял дочь и поднял её в воздух, так что её голубые юбки раздулись колоколом.