Я нахмурилась, уклоняясь от руки на моей щеке.

— Вы всё извращаете.

— Вовсе нет. Я просто объясняю вам, что, когда речь идёт о плотских грехах, адское пламя не столь уж неизбежно, как матери любят внушать своим дочерям. — Он лениво приподнялся с моих колен. — Позвольте мне просветить вас.

— Не могли бы вы делать это, держа свои руки при себе? — Я стукнула его по руке, когда он вытаскивал из моих волос розовый бутон.

Он не обратил на это никакого внимания.

— Главное, моя девочка, — это не сам грех, а следующее за ним покаяние. Я мог бы уложить вас к себе в постель и продержать там весь день — почему бы не заняться этим нынче же, после обеда? Что, нет? Ну что ж — а перед тем как уйти, я бы мог бы отпустить вам весь этот грех. Всего и надо будет прочесть несколько покаянных молитв.

— Нескольких Miserere[48] недостаточно, чтобы искупить грех блуда. — Мой духовник был бы в этом вопросе совершенно непреклонен.

— Отчего же? — Кардинал Борджиа глубоко вдохнул аромат моей розы. — Мне от Бога даны полномочия утверждать, что этого достаточно.

— А как насчёт вашей собственной епитимьи? Не похоже, чтобы вы о чём-либо сожалеете.

— Разумеется, я сожалею. — Его голос звучал серьёзно. — Я глубоко сожалею, что не могу насладиться вашими прелестями в качестве вашего законного супруга. И, дабы искупить эти грехи: похоть, зависть и, наконец, я надеюсь, блуд, — я прочту покаянную молитву и пожертвую денег в пользу бедных за каждый подаренный вами поцелуй. — Он взял мою руку и быстро её поцеловал. — Вот видите? Я получил свой поцелуй, моя душа очищена, а бедняки сделаются богаче.

— Это не настоящее покаяние.

— Отчего же? Моя дорогая девочка, Бог сделал нас несовершенными. Поэтому он также сотворил лазейки, дабы у него был предлог нас прощать.

Я попыталась было найти трещину в его рассуждениях, но тут ко мне подбежала Лукреция с подолом, полным фиалок и маргариток.

— Мадонна Джулия, вы сплетёте мне венок?

— Разумеется. — Я взяла пригоршню фиалок и, радуясь возможности отвлечься, принялась сплетать их стебельки в венок. Мне больше не хотелось говорить о сомнительных лазейках в Божьей снисходительности, и кардинал тоже не стал продолжать эту тему. Он только выглядел позабавленным и, лениво, одним пальцем поманив к себе свою дочь, шепнул ей что-то на ухо по-каталонски. Она захихикала и убежала, а он снова положил голову мне на колени.

— Прекратите, — сказала я.

— Сейчас, — отвечал он, накручивая на палец прядь моих волос. Его собственная шевелюра была очень чёрной, без единого седого волоса.

Продолжая хихикать, возвратилась Лукреция и вложила что-то в руку отца; он тут же спрятал это в рукаве.

— Вы сплели мне венок, мадонна Джулия? — спросила она меня, кружась в вихре голубых юбок.

— Вот. — Я надела на её головку венок из фиалок и маргариток и улыбнулась, глядя, как она, делая пируэты, отходит к фонтану.

— Мадонна Адриана сказала, что нынче во второй половине дня, после того как я сделаю свои латинские упражнения и позанимаюсь танцами, я могу подставить волосы солнцу. — Она встала на цыпочки, наклонившись над фонтаном, чтобы посмотреть на своё отражение в воде. — Вы ведь посидите со мною, да?

— Да, — неожиданно для себя сказала я. — Если хочешь, всю вторую половину дня.

— Жаль, что я не могу посидеть с вами. — Кардинал поднялся с травы, отряхивая свои алые одежды. — Но боюсь, меня ждут у постели Папы. Он становится раздражительным, если рядом с ним никого нет, когда он выпивает свой послеполуденный кубок крови.