– Товарищ подполковник, на ночь его тут оставить? Вертолет сейчас не полетит. И нам бы переночевать надо.

– Вы ночуйте в отделе, там комната для командированных есть. А этот... потерпит до утра, не барин... – С этими словами Леванович удалился.

– Обыскать! – скомандовал Полянский, и два сержанта подступили к Филатову, который все еще щеголял в наручниках. Сопротивляться было бессмысленно. Вскоре все, что они разыскали, в том числе деньги, захваченные из тайника (менты дружно присвистнули), пистолет и паспорт на имя Павловского, лежали на столе.

– Может, не он? – спросил один из сержантов. – Накладка будет...

– По приметам все сходится, – возразил капитан. – Да и откуда такие деньги, выяснить надо. Ствол опять же. Короче, все в сейф, ключи мне. Кто дежурит? – спросил он, не в первый раз бывая в городке с красивым названием Синегорье и зная весь личный состав здешнего отдела.

– Петухов. Но он просил заменить его, у него жена на сносях...

– Сам подежурю. Свободны все. Да, кто там в «отстойнике»?

– Жуков.

– Опять?

– Опять. Буянил, как обычно.

– Ладно, сажай к нему. Наручники сними.

Филатова впихнули в зарешеченную нишу два на два метра, в которой находился разлегшийся на лавке индивидуум непомерных габаритов. Когда послышался лязг запираемой решетки, он что-то болезненно пробормотал, заворочался и с грохотом свалился с лавки, сразу же начав извергать из себя неимоверные проклятия.

Для Филатова в этой, с позволения сказать, камере, оставалось слишком мало места. Не выдержав, он заорал:

– Эй, капитан, мать твою! У нас есть закон, в конце концов? Ты что, не понимаешь, чем тебе этот произвол грозит?

– Повышением, если ты окажешься тем, кто нам нужен, – не остался в долгу Полянский.

– А если не тем?

– Да тем, тем. Нормальные люди по лесам с двадцатью тысячами баксов и «стечкиным» не ходят. Но я допрашивать тебя не стану. Сиди, отдыхай... Писатель...

– Сука ты, мент! – только и ответил Филатов, правда, так, чтобы его не услышали.

Тем временем верзила, дыша каким-то ацетоном, долженствующим изображать перегар, уселся на лавку.

– Садись, гостем будешь! – пробасил он. – Бля, как голова болит...

– Я тебя понимаю...

– Козлы, весь кайф обломали. Я только Федьке в морду дал, как браслеты надели... Ты нездешний?

– Ну да, стало быть, так.

– И не пьяный, кажись. За что тебя?..

– За красивые глаза. Борода им моя не понравилась.

– Во, и я, когда двадцать лет назад в Питере в технаре учился, решил бороду отпустить. Ну, этот вызывает, мудило, завуч типа. Сбривай, говорит, позоришь альма-матер... Я говорю, тогда и Маркса с Энгельсом побрейте! А он: напиши, мол, «Капитал», тогда и бороду расти!

– А ты что?

– Написал... Я «Коммунистический манифест» в матерном изложении сочинил. Типа «Нехрен блядям терять, кроме своих мандавошек». Выгнали, падлы.

– Ну ты даешь! А учился-то на кого?

– Да на полиграфиста... Холера, сдохну за ночь с похмелюги...

– Ясно... – и на ухо: – Давай потише говорить, вдруг этот ментяра заснет.

– Толку, что он заснет. На фиг мне, чтобы побег шили.

– Ладно. Звать тебя как?

– Иваном зови... О-ох... – мужику становилось все хуже.

Над барьером, отделявшим закуток дежурного от остального помещения, виднелась голова Полянского.

Прошло часа три. Капитан отложил газету, которую читал все это время, потянулся, прошелся по комнате и снова сел в кресло, явно не зная, чем себя занять.