Развернувшись, Полина помчалась обратно. Эйфория внезапного открытия мешала ей трезво оценить ситуацию. Глеб жив, Глеб не предавал её, не обворовывал фирму! А остальное — несущественные детали противной и банальной истории из разряда «разборок» и «финансовых преступлений».

Лишь у ворот особняка Красновского она пришла в себя, подумав о том, что, собственно, намерена предпринять — одна против Россо и Травки. Действовать убеждением, просить, угрожать? Наврать, что поставила в известность о своем визите милицию? Глупо…

Ворота отворились, как и в первый раз, самостоятельно. В дверях дома появился Марк Вильяминович. На его лице отчетливо отражалось глубокое внутреннее волнение. Вероятно, только физиономии такого южно-семитского типа способны передавать эмоции с четкостью мимических масок.

— Что? Что, Полинька? — подхватил он гостью под руку, помогая подняться на крыльцо. — Глеб объявился? Рассказывайте, я не нахожу себе места.

— Мне нужно поговорить с вами, — не раздеваясь, Полина прошла в гостиную и опустилась в кресло напротив выжидательно глядящего на неё хозяина. Он торопливо снял и спрятал в карман вязаного жилета очки, полагая, очевидно, что плюсовые стекла его старят.

— Я хочу, чтобы вы поняли, Марк Вильяминович, меня заботит только жизнь Глеба. Я не собираюсь вникать ни в какие финансовые или прочие дела. Готова дать любые заверения — клятвы, подписки, не знаю, как это у вас принято… Все останется между нами… Умоляю, верните Глеба! Прошу вас, придумайте что-нибудь… Мы уедем немедленно из Москвы, скроемся… Я не знаю… Только не причиняйте Глебу зла!

— Детка… — Марк снова надел очки и в глубоком недоумении пожал плечами. — Милая…

— Я знаю, он у вас, — твердо проговорила Полина.

— М-да… Сочувствую, сочувствую, дорогая. Нервное перенапряжение, стресс… У вас есть близкие, друзья? В таком случае требуется поддержка близкого человека…Что я могу предложить вам… Деньги, связи… Располагайте… Конечно, мое настоящее положение весьма шатко, но я готов… Глеб — мой компаньон и друг.

— Не надо. — Полина сникла. Силы покинули её, было такое ощущение, что она пытается пробить головой бетонную стену. — Не надо говорить все это… Стыдно, смешно. Скажите, вы прячете его в подвале? Вам нужен выкуп? Или вы требуете от Глеба каких-то действий, противоречащих его желаниям, совести? Позвольте мне поговорить с ним. Я сделаю все, чтобы он выполнил ваши условия. Мы ждем ребенка…

— Дорогая! — Вскочив, Россо заметался по комнате. — Вы мучаете меня. Давайте говорить откровенно. Да, в деятельности наших фирм далеко не все можно оправдать с юридической точки зрения. Есть вопросы, касающиеся крупных сделок, в которые посвящен лишь узкий круг компаньонов — ваш отец, я, Глеб и один-два человека со стороны. Догадываюсь, что в данный момент на каком-то этапе произошел сбой. И силы, которые стоят за нами, — речь, повторяю, идет об очень серьезных вещах, — пытаются оказать давление. Они начали с Глеба, но на его месте мог оказаться я или ваш отец.

— Отец без сознания!

— Вот видите! Опасность чрезвычайно велика! И вместо того, чтобы взять себя в руки, консолидировать усилия, вы, дорогая моя, позволяете себе роскошь впадать в истерику… — В глазах Красновского появилось брезгливое пренебрежение.