Спать пора. И без того понаписал всякого лишнего.
Завтра. Всё завтра.
ИЗ ДНЕВНИКА КЛАРЫ ОСТЕРМАН
18 лютня
К сожалению, не сохранила вырезку из газеты про господина Дзива, нарисовала по памяти (и добавила ему штаны).
Могла ли я, читая статью, представить, что после прогуляюсь по крышам вместе с этим удивительным… человеком? Существом? Это звучит крайне грубо и немного высокомерно.
У Давыдова квартирка на мансарде. Под самой крышей. Здесь совсем скромно. Честнее сказать – бедно. Почти на уровне нищеты. Пахнет сыростью, плесенью, пылью. Половицы скрипят, а кровать – единственное место, куда можно присесть, кроме трёхногого стула, – проседает почти до пола. Но какой же восхитительный отсюда открывается вид на город.
Стоило оказаться внутри, как я остановилась напротив огромного окна на потолке с наклоном, заворожённая огоньками раскинувшегося перед нами города.
– Какая красота, – вырвалось у меня. – И вы тут живёте?
– Угу, – пробурчал Давыдов и как-то бочком, бочком продвинулся к столу и горелке, загремел посудой.
Я успела заметить, как он накинул свою шинель на кровать, пытаясь прикрыть дыру в одеяле, а большой кастрюлей – пятно гари на стене.
– Чай? – спросил он неожиданно сдавленным голосом.
– Было бы здорово, – кивнула я.
– Голодны?
– О, нет, благодарю…
Поймав на себе полный подозрений взгляд бобриных глаз, я ещё несколько раз вежливо отказалась от ужина, пока, наконец, не догадалась.
– Я не нападу на вас. Не переживайте.
Наверное, на его месте я бы тоже беспокоилась. Не объяснишь же ему, что все прошлые годы, пока отец оставался рядом, я жила самой обычной жизнью и ни для кого не представляла опасности. Создатель! Прежде я вовсе и не подозревала о своих особенностях.
– Можно открыть окно?
Давыдов загремел чайником на горелке, посмотрел на меня растерянно и не сразу ответил.
– Да, конечно.
Он оставил чайник, бросился к окну, задёргал ручку – всё как-то очень резко, грубо, громко. Я отошла в сторону, пока он открывал створку. Внутрь посыпался снег и влетел морозный воздух, а я с восторгом нерешительно выглянула наружу.
– Осторожно, – Давыдов протянул руку, но так, чтобы не коснуться меня.
– Можно же выйти на крышу? – спросила я.
– Конечно, – прищурил бобриные глаза Давыдов. – Только не упадите.
– Постараюсь, – пообещала я.
Он посмотрел на меня как-то по-особенному сердито, но пропустил.
И я, наконец, оказалась на улице. У меня перехватило дух, когда ветер ударил в лицо, а под ногами раскинулся огромный бескрайний город. Дом Давыдова стоит в доках, и отсюда видно и чёрные воды пролива с белеющими парусами кораблей слева, и горящий сотней огней Императорский дворец. И площадь, и храмы, и заснеженные каналы, и огни.
Вдоль края крыши протянуты металлические перила. Сама же крыша достаточно покатая, если быть неосторожным, можно и упасть. Я присела, обхватывая себя руками, и вдохнула ночной воздух.
Краем уха я слышала, как в квартире звенел посудой Давыдов, но меня быстро поглотили звуки города: и весёлые голоса где-то далеко внизу, и вой ветра над проливом, и треск мороза.
А после в небе вдруг загорелся огонь – это констанц поднялся в воздух над площадью Двух корон.
– Давыдов! – воскликнула я и подскочила, хватаясь за перила. – Скорее! Сюда!
Он выскочил с выпученными глазами.
– Что такое?
– Смотрите, – я не могла перестать улыбаться, указывая на констанц, а он всё не мог понять, на что я показываю. |