Изменить размер шрифта - +

Спать пора. И без того понаписал всякого лишнего.

Завтра. Всё завтра.

ИЗ ДНЕВНИКА КЛАРЫ ОСТЕРМАН

18 лютня

 

 

К сожалению, не сохранила вырезку из газеты про господина Дзива, нарисовала по памяти (и добавила ему штаны).

Могла ли я, читая статью, представить, что после прогуляюсь по крышам вместе с этим удивительным… человеком? Существом? Это звучит крайне грубо и немного высокомерно.

 

 

У Давыдова квартирка на мансарде. Под самой крышей. Здесь совсем скромно. Честнее сказать – бедно. Почти на уровне нищеты. Пахнет сыростью, плесенью, пылью. Половицы скрипят, а кровать – единственное место, куда можно присесть, кроме трёхногого стула, – проседает почти до пола. Но какой же восхитительный отсюда открывается вид на город.

Стоило оказаться внутри, как я остановилась напротив огромного окна на потолке с наклоном, заворожённая огоньками раскинувшегося перед нами города.

– Какая красота, – вырвалось у меня. – И вы тут живёте?

– Угу, – пробурчал Давыдов и как-то бочком, бочком продвинулся к столу и горелке, загремел посудой.

Я успела заметить, как он накинул свою шинель на кровать, пытаясь прикрыть дыру в одеяле, а большой кастрюлей – пятно гари на стене.

– Чай? – спросил он неожиданно сдавленным голосом.

– Было бы здорово, – кивнула я.

– Голодны?

– О, нет, благодарю…

 

 

 

 

 

Поймав на себе полный подозрений взгляд бобриных глаз, я ещё несколько раз вежливо отказалась от ужина, пока, наконец, не догадалась.

– Я не нападу на вас. Не переживайте.

Наверное, на его месте я бы тоже беспокоилась. Не объяснишь же ему, что все прошлые годы, пока отец оставался рядом, я жила самой обычной жизнью и ни для кого не представляла опасности. Создатель! Прежде я вовсе и не подозревала о своих особенностях.

– Можно открыть окно?

Давыдов загремел чайником на горелке, посмотрел на меня растерянно и не сразу ответил.

– Да, конечно.

Он оставил чайник, бросился к окну, задёргал ручку – всё как-то очень резко, грубо, громко. Я отошла в сторону, пока он открывал створку. Внутрь посыпался снег и влетел морозный воздух, а я с восторгом нерешительно выглянула наружу.

– Осторожно, – Давыдов протянул руку, но так, чтобы не коснуться меня.

– Можно же выйти на крышу? – спросила я.

– Конечно, – прищурил бобриные глаза Давыдов. – Только не упадите.

– Постараюсь, – пообещала я.

Он посмотрел на меня как-то по-особенному сердито, но пропустил.

И я, наконец, оказалась на улице. У меня перехватило дух, когда ветер ударил в лицо, а под ногами раскинулся огромный бескрайний город. Дом Давыдова стоит в доках, и отсюда видно и чёрные воды пролива с белеющими парусами кораблей слева, и горящий сотней огней Императорский дворец. И площадь, и храмы, и заснеженные каналы, и огни.

Вдоль края крыши протянуты металлические перила. Сама же крыша достаточно покатая, если быть неосторожным, можно и упасть. Я присела, обхватывая себя руками, и вдохнула ночной воздух.

Краем уха я слышала, как в квартире звенел посудой Давыдов, но меня быстро поглотили звуки города: и весёлые голоса где-то далеко внизу, и вой ветра над проливом, и треск мороза.

А после в небе вдруг загорелся огонь – это констанц поднялся в воздух над площадью Двух корон.

– Давыдов! – воскликнула я и подскочила, хватаясь за перила. – Скорее! Сюда!

Он выскочил с выпученными глазами.

– Что такое?

– Смотрите, – я не могла перестать улыбаться, указывая на констанц, а он всё не мог понять, на что я показываю.

Быстрый переход