Но ей хотелось выговориться, оправдать себя, хотя я не могла ни простить её, ни понять. Как и себя. Есть ошибки, которым нет искупления.

– Ложе нужны люди, способные управлять Золотой силой. И люди, которые способны её забирать и отдавать. Тут уже приходится выбирать, буду ли я управлять полётом констанца или отдам свою жизнь и жизни своих Сестёр, чтобы эта проклятая машина взлетела.

– Так вы… делаете это ради… этих людей. Но посмотрите, что они сотворили с графом Ферзеном. – Я мотнула головой в сторону соседней клетки. – Он много лет работал на Ложу, принёс им столько пользы, но они приковали его к столу, как зверя, стоило…

– Он теперь и есть зверь, – перебила меня Сестра. – А теперь помолчи, дитя. Мне нужно сосредоточиться.

Выгнувшись, насколько позволяли путы, я попыталась разглядеть стол, у которого она встала и заметила деревянный ларец.

С улицы громче зазвучала музыка. Запели трубы, загремели барабаны, и гул голосов всё нарастал, послышались аплодисменты.

А Сестра открыла ларец, потянула к нему пальцы, сплетая сеть заклятий.

Первым закричал Тео. По трубам от его клетки побежало золото, выжимая из него остатки жизни, оставляя лишь чёрную пустоту.

– Хватит! – завопила я. – Хватит его мучить! Вы же убьёте его.

А огромная машина констанца, с ликованием пробуждаясь, вдруг зашумела, загудела.

Мы точно оказались в утробе кита, который проглотил нас всех целиком.

Люди засеменили по рубке, раздавая команды.

– До отправления десять минут! – разрбрала я деловитый выкрик сквозь вопли Тео.

Матросы готовились ко взлёту, и я едва не заплакала от горькой иронии. Я же мечтала полетать на констанце, разве нет?

Тео ещё стонал, когда Сестра перешла в клетку Ферзена. Тот коротко вскрикнул и почти сразу замолк. Монахиня нахмурилась, разочарованно качая головой.

И, наконец, направила сеть на меня.

Она не была в фарадальском лагере. Она не знала, как это действует на меня.

– Клара, останови её! – воскликнул Тео надломленным голосом.

И когда золотая сеть упала сверху, я закричала, закричала так громко и пронзительно, что оглохла от собственного крика.

А когда пришла в себя, сквозь голод и чавканье услышала, как меня позвали:

– Клара…

У самого входа в рубку стоял отец. И я, ощущая себя вдруг пугающе смущённой, выронила из рук тело обмякшей Сумеречной Сестры. Медленно, точно всё ещё в полусне, оглядела залитый кровью пол констанца.

А отец в неизменно чистом костюме, с белой аккуратной бородой стоял посреди ожившего кошмарного сна из крови и смерти и смотрел на меня без отвращения, без страха. Он смотрел на меня, как смотрел все эти годы – с любовью.

– Папа.

По моим губам и подбородку стекала кровь, и я, глупо и до ужаса неловко попыталась вытереть её рукавом своего ещё вчера чудесного, но уже безнадёжно испорченного платья. Нельзя, увы, сказать, что на красном не видно красное. Увы. Увы.

Кто-то из матросов схватил ружьё и направил на меня. Я застыла, медленно поднимая руки.

– Не стрелять! – приказал отец. – Не стрелять. Это… моя дочь.

– Это чудовище! – возразил капитан.

И в этот миг снаружи раздались крики и выстрелы. Дверь в рубку распахнулась.

– Это вскрытие! – закричал доктор Шелли и выстрелил.

Матрос с ружьём упал замертво на пол.

– И вооружённое ограбление, – улыбнулся доктор, направляя револьвер на капитана позади меня.

На капитанский мостик брызнула кровь.

А я кинулась к отцу.

– Клара. – И он, вдруг пошатнувшись, сделал шаг навстречу, раскидывая руки для объятий.

Помню, я закричала, из глаз тут же брызнули слёзы, и я бросилась к нему на шею.