От рядовых мы с Лешим попали в зал ожидания. Вдоль стен высились укупорочные ящики, а по скамейкам вместо обычных пассажиров лежали чёрные мешки с хануриками. На целый поезд набралось! Будто ждали своего особенного загробного состава. Я увидел их, и мне приплохело. Нас сюда вызвали забрать армейских хануриков. Сказали, что их тут накопилось шесть штук. Полдюжины – маловато, чтобы рисковать гэпэкашными, отправляя их из города. Поблизости удачно нарисовалась наша механизированная команда. Раз уж мясорубок в ближайшие два дня не предвиделось, а «Зверь» всё равно пёр по дальнему объезду, нам приказали забрать хануриков самостоятельно. Но в зале ожидания их лежало не меньше сотни!

Я подумал послать Фару за двумя дополнительными телегами и соображал, кого сдёрнуть со «Зверя». Точно не Сифона, сейчас впахивавшего на печной платформе. Однако Фару посылать никуда не пришлось. Какой-то сержант объяснил нам с Лешим, что в зале ожидания скопились гражданские ханурики. Армейские лежали где-то ещё. Сержант не знал, где именно, и взялся проводить нас к лейтенанту, который знал.

Мы побрели мимо пустовавших оружейных пирамид, сломанных кофейных аппаратов, забранных решётками билетных касс и наваленных под стену сумок. Возможно, сумки валялись с тех пор, когда их владельцы сидели в ожидании так и не прибывшего поезда.

Сержант привёл нас в тёмный коридор и свернул в открытое помещение. Мы с Лешим задержались на пороге. Увидели, что окна в помещении заклеены чёрной плёнкой. Раньше тут было бог знает что, а теперь допрашивали пленных. По углам стояли два стола, освещённые настольными лампами и заваленные кипами пухлой бумаги. Ещё больше бумаги торчало в папках, пронумерованных и распиханных по шкафам. За столами сидели двое дознавателей. Один со скучающим видом чинил карандаш, второй записывал показания, а пленный жёлтый перед ними сгорбился на стуле и что-то бубнил себе под нос.

Выглядел он паршиво. И пасло от него как от бочки. Не путать с пузырём! Пузырь раздувается от гнили, а бочка ходит толстый до того, как умереть. Трудно сказать почему, но ханурики, отожранные при жизни, воняли хуже любой жабы, а главное, заванивались моментально – только помер, а уже смердит. У Черпака на этот счёт была своя теория. Ну да у него по любому поводу всегда находилась теория.

Сержант переговорил с дознавателем, чинившим карандаш, и повёл нас дальше, через соседний зал ожидания. Второй зал был поменьше первого, однако и в нём хануриков набралось под сотню. Откуда на вокзале столько гражданских? Кажется, Леший задался тем же вопросом. Сержанта мы, конечно, ни о чём не спросили. Не наше дело. Набралось – значит, надо.

– Вам туда, – сержант указал на лестницу, ведущую вниз, и сразу пошёл обратно.

Судя по указателю, внизу располагалась камера хранения. Спустившись по лестнице, мы обнаружили очередной тёмный коридор, несколько запертых дверей и одну открытую решётчатую дверь. Подошли к открытой и поняли, что за ней жёлтых готовят к допросу. Я слышал о подобной схеме. Пленных вначале хорошенько обрабатывали, затем вели к дознавателям. Если пленные молчали, их возвращали на обработку. И так – по кругу вновь и вновь, пока не расколются. Ну или пока не обнулятся.

Камеру хранения освещала слабая лампочка единственного торшера, возвышавшегося по центру и какого-то нелепого – с розовым абажуром и детскими наклейками на стойке. Под торшером на стуле сидел жёлтый со связанными за спиной руками. Перед ним расхаживал синий лейтенант. Собственно, лейтенант разделся до пояса, а пленный сидел голый – меток «свой-чужой» у них не было. Со стороны и не скажешь, кто из них кто, но тут ошибиться трудно.