Понимал, что обстреливать пригород никто не захочет – тут и обстреливать-то нечего, – но мялся на измене. По привычке подёргивал правой ногой, чтобы болты в консервной банке гремели погромче. Шумиху я, конечно, не прихватил и ногой подёргивал напрасно. Отсчитывал последние минуты, прежде чем ринуться в неизвестность. Ведь я не десантник, чтобы бежать напролом с автоматом. Да и автомата у меня не было.

Кутался в ватник и прислушивался к гробовой тишине, взглядом ловил беспилотников в развеянном от туч небе и гадал, какой из них заподозрит во мне диверсанта и даст на меня прямую наводку. Потом задумался о диверсионных группах. Представил, как среди завалов ползут жёлтые, и в сотый раз проклял себя за рискованную вылазку. Надо было позвать Кирпича. Я вообще редко покидал «Зверь» после заката, а уж один… и не вспомню, когда шарахался ночью в одиночестве.

Честно говоря, я побаивался и синих. Леший у вокзала сказал, что штурмовой батальон на баржах, наверное, свои же и потопили. Случайно или в назидание остальным. Пока не объявят общее отступление, любая самодеятельность завершится на дне реки. Ну или оврага. Лучше – оврага. Русалок похоронщики не любят.

Справа из-под бетонных плит проглядывал корпус бронетранспортёра. Его давно выпотрошили. Когда всё началось, сломавшуюся или увязшую в грязи технику бросали без раздумий. Запросто избавлялись от бэтээрок, бээмпэшек, бээрдээмок, тягачей, грузовиков с гаубицами. Поначалу и танки никто не берёг. Торопились победить. Пересаживались на другой танк и ехали дальше. Потом всё изменилось. Догадались вытаскивать и ремонтировать технику. Возились с ней, пока совсем уж не подохнет.

Упади «Медведь» с обрыва, так генералы сейчас прикажут взводу собраться внизу и своими телами смягчить его падение, чтобы он пострадал поменьше. Ну это я, конечно, перегнул. Никакой генерал ничего подобного не прикажет, однако я с готовностью хватался за любую постороннюю мысль, лишь бы отвлечься от ждавшей меня пятиэтажки.

Потянулся к карману. Вспомнил, что папироса была последняя. Пожалел о выброшенном чинарике. Вскарабкался на похоронившие бронетранспортёр бетонные плиты и, пригнувшись, огляделся.

Тут хоть все глаза высмотри, а засаду не подметишь.

В свете луны пригород лежал холмистый. Неровности сгладились, и можно было подумать, что кругом – обычные, покрытые травой земляные угоры. Но я-то знал, что пригород перепахан ракетами реактивных систем залпового огня, фугасными минами миномётов, игольчатыми бомбами авиации, удобрен телами гражданских хануриков и телами армейских безвозвратных потерь, а сверху придавлен руинами домов, из которых здесь сохранилась лишь пятиэтажка Сивого. К ней, спустившись с бетонных плит, я и направился.

Сивый не обманул. Один из четырёх подъездов был расчищен от завалов. Площадку перед ним усыпало битым стеклом, стреляными гильзами, ошмётками горелой резины и прочим мусором, но в целом проход ничто не перегораживало. Здесь явно что-то располагалось. Штаб или перевалочный пункт. По краям площадки виднелись пустые ящики из-под мин и ящики из-под переносного противотанкового комплекса. Рядом лежала прежде укрывавшая их маскировочная сеть. Ближе к подъезду валялись потрёпанные бронежилеты с магазинами для автомата «Коса» и сама «Коса», ржавая, с погнутым дулом. Магазины пустовали, тут и проверять не требовалось. Трофейники подчищали всё до последнего патрона.

Пока я разглядывал треснутую буссоль миномётчиков и размышлял, не сцапать ли её на «Зверь» – Сыч любил такие штуки, – сзади раздался голос:

– Бивень!

Кто-то нагнал меня со спины.

Я шарахнулся, обернулся и разглядел фигуру, подсвеченную пепельной луной.

Фигура приближалась, и вскоре я понял, что это Фара.

– Фара!

Я выругался.

– Привет!

– В зад себе засунь приветы! Какого… Зачем пошёл за мной?

Под луной Фара сиял катафотами на ватнике и шапке, как взбесившийся речной бакен.