Леший мог бы ничего не говорить – мы бы всё поняли по его взгляду, по его взмыленной морде и всклокоченным волосам, – но Леший всё равно сказал:

– Началось.

– Началось… – отозвались мы с Карданом.

Леший изредка выбирался на латаную-перелатаную, десятки раз подорванную и восстановленную магистраль, которую генералы называли главной артерией, питавшей сердце синего наступления. Ну, одной из главных. Медлительного «Зверя» на магистраль не пускали, чтобы не мешать другому транспорту. Мы лишь изредка пересекали её широкое бетонное полотно и пару раз пользовались её укреплёнными мостами, а сейчас оказались неподалёку, вот Леший и подгребал к магистрали во время своих вылазок. Раньше ничего особенного не замечал, а сегодня увидел, что на ней появились дополнительные посты наблюдения, и спрятался в кабине подбитого тягача метрах в пятидесяти от обочины.

Ждал долго. Подумал, что всё самое интересное случится после заката, а заночевать в своём укрытии побаивался. Если заметят, разговор будет короткий. Точнее, короткой будет автоматная очередь, а разговаривать никто не захочет. Никому и в голову не придёт, что Леший работает в отряде снабжения похоронной команды, его посчитают диверсантом или кем-то вроде того. Леший извёлся и уже намылился куда подальше, в кусты на каком-нибудь угоре, а на магистрали вдруг появились бронированные разведывательно-дозорные машины.

Когда проскочили юркие бээрдэмки, нарисовалась техника потяжелее: гусеничная и колёсная. С каждой минутой её становилось больше. Вперемежку ехали издырявленные и помятые бронетранспортёры, за ними тянулись грязные танки с надорванной бронёй, тащились боевые машины пехоты с выломанными капотами и сорванными дверями. Пыхтели чёрным выхлопом, ковыляли на перекошенных колёсах, вовсе глохли. Их опять заводили или опрокидывали на обочину. Движение по одной из главных артерий обратилось вспять. Она теперь питала сердце отступления синих.

«Началось», – сказал себе Леший. Хотел сразу мчаться к нам с радостной новостью, однако ещё часа полтора прятался в кабине тягача. Не мог оторваться от увиденного. Наблюдал, как по магистрали битым строем плетутся раненые. С руками на перевязи, с наспех наструганными костылями. Повязки на головах почернели и разболтались, но, присохнув к ранам, держались и не сползали. Если кто-то падал, его поднимали или оттаскивали поближе к брошенной технике.

Первая волна отступающих шла контуженая, намешанная невпопад. Упиралась в заторы и хаотично обтекала их по бокам, затем поглощала их и неуверенно смыкала строй. Вторая волна накатила более организованная. Она лишь изредка замедлялась, чтобы растащить завалы на обочине, и в основном состояла из мотострелковых батальонов вроде нашего тридцать пятого. В ней попадались батальоны, по численности сведённые до роты – без миномётной батареи, без гранатомётного взвода и с жалкими остатками самих мотострелковых рот. Показался и один танковый батальон, если можно так назвать единственную роту из двух танковых взводов и тащившийся за ней взвод обеспечения.

– Тридцать пятого точно не видел? – тихо спросил Фара.

Леший пожал плечами. Помедлив, добавил, что обе волны прошли без вменяемого охранения, а потом появились зенитки и вдали наметилась третья волна, отделённая от второй ощутимым промежутком. Леший её не дождался. Рванул к нам. Отбежав подальше, услышал, как работает пэвэошка.

Жёлтые попытались обстрелять колонну, однако не слишком удачно. Ни одна из посланных ими ракет не добралась до цели, разве что осыпала магистраль обломками. По крайней мере, Леший взрывов на магистрали не заметил, а Калибр сказал, что основной обстрел пойдёт ночью. Леший правильно сделал, что вовремя оттуда слинял.

– Началось… – в бесчисленный раз прошептал Кардан.

– Пора? – спросил Фара, схватив себя за предплечье левой руки.