|
Он с облегчением и толикой гордости перевел дух. Однако Бабцев в ответ лишь развел руками: ну, мол, случай клинический, медицина бессильна. «Вот вам, господа, обыкновенный русский фашизм в натуральную величину», — сказал он. Тут Корховой ему и врезал. Просто и молча перегнулся через столик — ни Фомичев, ни Наташка не успели его даже за локоть ухватить — и врезал по самодовольной морде. Даже не задумавшись ни на миг, еврей сам-то Бабцев или просто так гонево гонит. С грохотом Бабцев слетел со стула, стул полетел кверху ножками в одну сторону, Бабцев кверху ножками — в другую. Вокруг завизжали, с ужасом прыгая в стороны с пути катящегося на спине Бабцева, будто из лопнувшего радиатора отопления под давлением хлынул кипяток и надо от струи спасаться. Что было потом, трудно сказать. Где-то на дне трехлитровой банки с мутной сверхтяжелой водой едва-едва колыхались при потряхивании блеклые, сморщенные лоскутки воспоминаний. Конечно, пока Бабцев вставал и размазывал кровь по лицу, Корховой залил еще порядка стакана, потому что ему сразу стало стыдно и тошно, но отменить случившегося уже было нельзя. Это как несчастный случай: мгновение назад все еще было хорошо, а мгновение спустя уже ничего не поправить. И нужна только анестезия. На том стакане кончались достоверные сведения. Кажется, Наташка увела Бабцева — умывать. Во всяком случае, оба куда-то исчезли. Странно, что это не взял на себя Фомичев. Собственно, куда они ходили: в мужской туалет или в женский? Запоздалая ревность медлительно прожгла внутренности, заставив их судорожно сжаться — а им и так было несладко; и Корховой, по-прежнему не открывая глаз, застонал уже вслух и, постаравшись перевернуться на живот, обнял подушку. Кажется, Фомичев отмазывал Степана от администратора кафе, совал какие-то деньги… Дальнейшее — молчание. — Живой? — раздался осторожный голос откуда-то с заоблачных высот иного мира. Несколько мгновений Корховой не отвечал, собираясь с силами. Голос принадлежал Фомичеву. — Ох… — сказал Корховой. Помолчал. — Ты нас спас, да? — Угу, — ответил Фомичев. — Пива хочешь? Корховой поразмыслил. Потом его передернуло. Наверное, так передернуло, что даже спина сказала Фомичеву все без слов. — Это хорошо, — ответил Фомичев спине. — Все равно нет, бежать бы пришлось. — А зачем спрашиваешь? — А вдруг ты без пива помрешь? Корховой неуверенно перевернулся на бок. Разлепил глаза. Спустил ноги с кровати. Сел. — Ты меня что, довез? — Я всех развез. Сначала потерпевшего, потом Наташку, потом тебя. А тут два фактора: во-первых, я не был уверен, что ты в силах от тачки до квартиры доползти сам, а во-вторых, у меня уже ни копья не осталось. А рыться тут по твоим карманам я не стал. Расплатился, отпустил мотор, допер тебя до верху — ты хоть просветлился на миг и номер квартиры смог вспомнить… Ну, вывалил тебя в кроватку, а сам на диване прикорнул. Я-то тоже не вполне свеж… Только что поднялся, воду хлебал, а тут слышу, стоны… — Я бы с тобой пошел в разведку, — помолчав, хрипло проговорил Корховой. Он смотрел в пол — боялся поднять глаза. То ли потому, что робел приступа тошноты, то ли от стыда; он и сам не знал. — А я бы с тобой — нет, — ответил Фомичев. — С тобой только на смерть ходить. Руссошахид хренов. — Перед Наташкой совестно… — невпопад пробормотал Корховой. |
