|
— С тобой только на смерть ходить. Руссошахид хренов. — Перед Наташкой совестно… — невпопад пробормотал Корховой. — Ты на нее запал, что ли? — попросту спросил Фомичев. — Ага. — Ну-ну. Смотри, она дева серьезная. — Я знаю. Я тоже, знаешь, не просто перепихнуться. Во всяком случае, такое у меня ощущение в последнее время. — Ну-ну, — уважительно повторил Фомичев. — Тогда я тебя порадую. По-моему, она на тебя тоже. Во всяком случае, слегка. — Почему ты так думаешь? — спросил Корховой после паузы. У него от недоверчивой радости даже дурнота слегка отступила. — А ты не помнишь? — Что? — В машине? — Побойся бога… Что я могу помнить? — Да, действительно. Это я, можно сказать, глупость сморозил. Ну, вот тогда и томись в наказание. Не скажу ничего. — Ленька! — В связи с плохим поведением дитя нынче оставляется без сладкого. Корховой только вздохнул. Поднялся. Прошлепал босыми пятками на кухню, огляделся. Обычно он избегал пить из-под крана — хрен их знает, чем они ее обеззараживают. Но сейчас все емкости были пусты — Ленька уже попасся тут. Зверье идет на водопой… Корховой открыл воду, подставил стакан под шипящую белесую струю, потом выпил залпом. Даже не поймешь, лучше стало или хуже. Нечего сказать, посидели… — Славно посидели, — сказал он, входя обратно в комнату. Ленька пребывал там же, где пять минут назад Корховой его оставил, в кресле у окна. Вид у него тоже был не очень. — Посидели — и ладно бы, — ответил Фомичев, покачав головой. — А вот поездка у нас будет… Веселая. — Ты думаешь, он поедет? — Непременно поедет, — ответил Фомичев. Корховой помолчал. — Перед Наташкой надо извиниться. — Подожди маленько. Приди в себя. От тебя ж даже через телефон сейчас выхлоп. Все равно она извинений никаких не ждет, так что полчаса-час ничего не решают. Я понимаю, у тебя сейчас острое воспаление совести, но… Возьми себя в руки. Корховой, от застенчивости и благодарности как-то даже косолапя, подошел к Фомичеву и неловко ткнул его кулаком в плечо. — Спасибо, Ленька. Фомичев сделал страшную морду, высунул язык и мерзким голосом ответил: — Бе-е-е! — Да ладно тебе… — отозвался Корховой. — Я и так сквозь землю провалиться готов. Помолчал. Потом добавил задумчиво: — А вот он — не готов… Поразмыслил еще. И вдруг спросил: — А ты его хорошо знаешь? — Нет, — ответил Фомичев. — Шапочно. Он очень ангажирован, ты ж понимаешь. В своем мирке варится. И чего это на сей раз западники его командируют? Странно… Никогда он к космической проблематике касательства не имел — все больше про зверства русских в Чечне да гонения на бедных миллиардеров… Некоторое время они молчали. Похмелье медленно укладывалось на покой. Мутное, истеричное возбуждение, простая производная химического восторга крови («Пьянка — это маленькая смерть…» — «Жив! Жив! Опять жив!»), сменялось усталой апатией и вселенской грустью. Слепящее солнце ломилось в окно, больно попирая светом еще полные хмеля глазные яблоки. |
