– Вы ответили не на тот вопрос, мистер Бинфилд.

Мистер Бинфилд мысленно пожал плечами и вычеркнул миссис Донахью из списка своих клиентов.

– Около дух сотен имущественного ущерба, ваша честь. Но суд должен принять во внимание хлопоты и душевные страдания.

– Какая нелепость – оценивать это деньгами! Мои призовые розы! – миссис Донахью всхлипнула.

Стрелка прыгнула и упала назад слишком быстро, чтобы сработал звонок.

– А что призы, миссис Донахью? – участливо спросил Гринберг.

Тут снова заговорил адвокат:

– Они находились рядом с известными всем розами-призерами миссис Донахью. Но мужественные действия леди спасли более ценные растения, и я счастлив сообщить об этом.

– Вы можете еще что-нибудь добавить?

– Думаю, нет. У меня с собой фотографии с пометками и обозначениями. Вот, пожалуйста.

– Очень хорошо.

Миссис Донахью свирепо посмотрела на своего адвоката.

– Хорошо, тогда я добавлю еще кое-что. Я настаиваю на одном, абсолютно настаиваю, чтобы этот опасный и кровожадный дверь был уничтожен!

Гринберг повернулся к Бинфилду.

– Является ли это формальной просьбой, адвокат? Или нам следует считать это риторическим заявлением?

Бинфилд почувствовал себя неловко.

– У нас есть такое прошение, ваша честь.

– Суд примет его.

Тут встряла Бетти со словами:

– Эй, подождите минуточку! Все, что сделал Лами, это съел несколько жалких старых…

– Потом, мисс Соренсон.

– Но…

– Пожалуйста, потом. У вас будет возможность высказаться. Суд считает, что теперь у него имеются все относящиеся к делу факты. У кого-нибудь еще есть факты для изложения? Может, кто-нибудь желает еще допросить кого-нибудь из свидетелей?

– Мы хотим, – сразу же сказала Бетти.

– Что вы хотите?

– Мы хотим вызвать нового свидетеля.

– Очень хорошо. Он у вас здесь?

– Да, ваша честь. На улице. Ламокс.

Гринберг задумался.

– Следует ли это понимать так, что вы хотите, чтобы Ламокс выступал свидетелем в защите самого себя?

– А почему бы и нет? Он же может говорить.

Один из репортеров вдруг повернулся к своему коллеге и что-то зашептал ему, затем спешно покинул зал. Гринберг закусил губу.

– Мне это известно, – сказал он. – Я сам обменялся с ним несколькими словами. Но одна лишь способность говорить не делает свидетеля правомочным. Ребенок до некоторой степени способен научиться говорить до того, как ему исполнился год, но очень редко бывает, чтобы ребенок младшего возраста – скажем, младше пяти лет, – мог давать разумные показания. Суду известно, что члены нечеловеческих рас – нечеловеческих в биологическом смысле – имеют право давать показания. Но ничто не подтверждает, что конкретно это внеземное существо является правомочным.

– У тебя что, не все дома? – обеспокоенно заметил Джон Томас Бетти. – Кто его знает, что наговорит тут Ламокс.

– Тише! – Бетти снова обратилась к Гринбергу. – Послушайте, господин уполномоченный, вы сказали так много слов, но что они значат? Вы что, хотите вынести приговор Ламоксу, при этом даже не соизволив спросить его? Вы говорите, он не может давать разумные показания. Ну что ж, я видела здесь других, кто подходил для этого ничуть не лучше. Бьюсь об заклад, что если Лами включить детектор лжи, он не зазвенит. Конечно, он натворил такого, чего делать не следовало бы. Он съел несколько высохших розовых кустов и несколько кочанов капусты мистера Ито. Что же в этом ужасного? Будучи ребенком, вы когда-нибудь таскали печенье, когда думали, что вас никто не видит? – Она сделала глубокий выдох.