Хейм крепко сжал зубы и покачал головой.

— Что я могу предложить вам в обмен на добровольную капитуляцию? — печально спросил Синби.

— Разве что вы согласитесь принять мою любовь и расположение?

— Какого черта?! — воскликнул Хейм.

— Мы с вами так одиноки, — пропел Синби. Впервые за все время в его голосе послышалась насмешка, когда он дернул хвостом в сторону воинов, стоявших с застывшими, ничего не выражавшими лицами, полускрытые густыми сумерками. — Вы думаете, у меня с ними много общего? — Синби скользнул ближе. Светотени причудливо переплетались на сверкающих локонах и волнующе прекрасном лице. Большие глаза алерона остановились на человеке. — Стара наша планета Алерон, — пропел он, — стара, стара, долговечны красные карликовые звезды и поздно появляется жизнь в такой ничтожной радиации. Наша раса появилась на планете, где моря испарились, реки превратились в слабые ручейки среди пустыни, где не хватало воздуха, воды, металла, жизни… Прошли неисчислимые поколения, а мы все влачили жалкое существование, медленно, очень медленно выбираясь из первобытной дикости. Ах, не скоро появилась у нас первая машина. Того, что вам удалось сделать за несколько веков, мы добились в течение десятков тысячелетий, и когда это было достигнуто — миллион лет тому назад, — выжить сумело лишь одно общество, поглотившее все остальные, и техническая мощь дала ему возможность связать нас узами, разорвать которые невозможно. Странники отправились к звездам, Интеллектуалы совершили величайшие открытия, но все это вызвало едва лишь заметную рябь на поверхности цивилизации, корни которой уходят в вечность. Земля живет для непрерывно сменяющихся целей, Алерон — для сохранения постоянства. Понимаешь ли ты это, Гуннар Хейм? Чувствуешь ли, насколько далеки вы от нас?

— Я… Бы имеете в виду…

Пальцы Синби коснулись запястья Хейма, словно легкое дыхание. Хейм почувствовал, как вздыбились волоски на коже, и непроизвольно начал искать, за что бы ухватиться: мир внезапно покачнулся и поплыл перед глазами.

— Вообще-то… э-э… такие предположения высказывались. Точнее говоря, некоторые люди считают, что все ваши действия по отношению к нам — реакция на то, что мы несем угрозу вашей стабильности. Но в этом нет никакого смысла. Мы могли бы достичь компромисса, если единственное, чего вы хотите, — чтобы вас оставили в покое. Вы же пытаетесь выдворить нас из космоса.

— Мы должны это сделать. Здравый смысл, благоразумие, логика — что это, по-вашему, такое, если не орудия единого, наиболее древнего инстинкта? Если расы, менее могущественные, чем наша, изменяются, это значит для нас не больше, чем простое размножение насекомых. Но вы… вы появились за какие-то десять-двадцать тысячелетий, почти мгновенно. Вышли из пещер с боевыми каменными топорами в руках, но они в мгновение ока превратились в оружие, способное потрясать планеты. Вы облетели близлежащие звезды, и теперь ваши мечты распространились уже на всю галактику, на весь космос. Этого мы терпеть не можем! Инстинкт подсказывает, что нам грозит гибель, если мы допустим, чтобы наша планета превратилась в жалкий клочок, окруженный чужими владениями, беззащитный и отданный на милость покорителей галактики. А вы сами разве стали бы, разве смогли бы доверять расе, которая обрела могущество благодаря тому, что питалась и питается живыми существами, тоже имеющими мозг? Алероны не в состоянии доверять расе, алчные стремления которой не знают пределов.