Вот так-так! Стало быть, я и в самом деле начинаю разбираться в его психологии, подумал он. Андре и то не мог бы лучше справиться с этой задачей.

Хейм почувствовал, что к нему вернулись силы.

— Хорошо, — сказал он, чувствуя внутренний трепет. — Просто я хочу, чтобы вы поняли как можно больше. Как вы сами недавно заметили, вы могли бы оказать большое влияние на ход войны между Землей и Алероном, если таковая когда-нибудь случится и события примут неблагоприятный для нас оборот. Или если ваша сторона проиграет — а это тоже может случиться, вы хорошо знаете: наш военный флот лучше вашего, если только у нас хватит мозгов использовать его как следует, — так вот, в этом случае мой голос тоже будет иметь кое-какой вес в решении дальнейшей участи Алерона. Давайте возьмем с собой Вадажа. Я уверен, что вы его помните.

— А, да-да… Мне всегда казалось, что он неуместен в такой экспедиции, как ваша. Какая от него может быть польза? И зачем он вам сейчас?

— Да я вообще-то не мастак говорить. Возможно, ему скорее удастся объяснить вам все как следует. — Про себя Хейм добавил: он умеет говорить по-немецки, и я тоже немного знаю этот язык. Синби знает английский, французский, без сомнения, испанский… но немецкий?

Адмирал пожал плечами и отдал какой-то приказ. Один из охранников поднял руку в салюте, повернулся и вышел, в то время как остальные последовали за Синби и Хеймом вниз по залу, в свет утреннего солнца, и затем через поле к флайеру. По дороге Синби остановился, чтобы защитить глаза от красного уголька солнца контактными линзами.

Вадаж и охранники уже ждали их. Венгр казался маленьким, сгорбленным и совершенно павшим духом.

— Гуннар, — понуро спросил он, — что все это значит?

Хейм объяснил. На мгновение Вадаж был озадачен, потом в его глазах загорелась надежда.

— Какова бы ни была твоя идея, Гуннар, я с тобой, — сказал он и придал лицу бесстрастное выражен и е.

Полдюжины воинов заняли места в задней части флайера. Синби сел за пульт управления.

— Посадите машину на площади, — предложил Хейм, — а оттуда мы прогуляемся пешком.

— Странные у вас привычки, — высоким голосом пропел Синби. — Мы считали, что провели полные исследования и поняли вас, что вы с вашими слабостями и недальновидностью у нас в руках, но тут появился «Лис». А теперь…

— Ваша проблема, сэр, состоит в том, что алероны любого конкретного класса, за исключением, разумеется, вашего, стереотипны, — сказал Вадаж. — А каждый человек — сам себе закон.

Синби ничего ему не ответил. Флайер взлетел и через несколько минут приземлился. Пассажиры вышли из машины.

Под огромным небом висела жуткая тишина. Опавшие листья покрывали тротуары, заполнили сухой фонтан, где по-прежнему стояла скульптура Ламонтена. Потрепанные непогодой рыночные палатки, опрокинутые столы и стулья уличных кафе, порванные зонтики, когда-то такие веселые… Только собор возвышался все так же твердо и непоколебимо. Синби двинулся к нему.

— Нет, — сказал Хейм, — давайте зайдем туда в последнюю очередь.

Он пошел по направлению к реке. Под ногами шуршали листья и мусор, шаги эхом отзывались от стен пустых домов.

— Разве вы не видите, что здесь не так? — спросил Хейм. — Здесь жили люди.

— Теперь они отсюда изгнаны, — ответил Синби. — Пустой город наводит на меня, алерона, ужас. И все же, Гуннар Хейм, этот город подобен… бабочке-однодневке. Неужели вашу неуемную ярость вызвало то, что людям пришлось покинуть место, на котором они не прожили и столетия?

— Со временем город расстроился бы, — вставил Вадаж.