Робот взглянул на него и что‑то прожестикулировал двумя или тремя щупальцами. Сперва Гельмут ничего не понял. Но затем, он заметил, что машина указывала на прожектора и, повинуясь, почти полностью пригасил их сияние. В воцарившемся Юпитерианском мраке он смог рассмотреть, что лаборатория – что было совершенно очевидно – имела в наличии достаточно своего собственного искусственного освещения.

Конечно, не представлялось никакой возможности ему переговорить с роботом, ни самому роботу – с ним. Правда, если бы он захотел, то мог бы поговорить с человеком, управлявшим им. Но он знал обязанности каждого мужчины и каждой женщины на Юпитере‑5, и управлением этой штукой не входило в обязанности никого из них. Но на пульте для управления этой штукой даже не существовало соответствующего отделения…

И тут на его призрачном пульте неожиданно замигала белая лампочка. Должно быть входящий вызов с Европы. Неужели кто‑то на этом снежном шаре командовал этим многоруким экспериментатором, используя трансляционную станцию Юпитера‑5 для усиления сигналов управления? С любопытством, он воткнул штекер.

– Привет, Мост! Кто у вас там на смене?

– Привет, Европа. Это Боб Гельмут. Так это ваш робот, на которого я смотрю в секторе девяносто четыре?

– Это я, – ответил голос. Было совершенно невозможно отделаться от впечатления, что голос исходил от самого робота. – Док Барф. Как тебе нравиться моя лаборатория?

– Очень любопытно, – ответил Гельмут. – Я даже не знал, что она существует. А что ты тут делаешь?

– Мы соорудили ее только в этом году. Она предназначена для изучения Юпитерианских форм жизни. Ты заметил их?

– Ты имеешь ввиду медузы? Они живые?

– Да, – подтвердил робот. – Мы держим все это пока в шляпе, пока не получим побольше данных. Но мы предполагали, что рано или поздно один из вас, «погонщиков жуков», заметил бы их. Они живые, это‑то уж точно. У них коллоидный раствор, – в точности, как у протоплазмы. За одним исключением – как раствор, вместо воды используется жидкий аммиак.

– Но на чем они живут? – спросил Гельмут.

– Ага, вот это вопрос. Совершенно очевидно, на какой‑то форме воздушного планктона. Мы нашли переваренные остатки внутри них, но не поймали пока ни одной живой особи. А переваренные фрагменты не много дают нам, чтобы продолжить исследования. И на чем существует сам планктон? Хотел бы я знать.

Гельмут подумал об этом. Жизнь на Юпитере. Не имело значения то, что она было столь простой по своей структуре, и совершенно подвластная ветрам. Все равно, это была жизнь, даже здесь внизу, в мерзлых глубинах ада, куда ни один живой человек никогда не смог бы спуститься. И кто знал, если медуза реяла в воздухе Юпитера, то почему бы в морях Юпитера не могли бы плавать Левиафаны?

– Похоже, на тебя это не произвело большого впечатления, – снова заговорил робот. – Наверное, планктон и медуза не слишком то интересные создания для неспециалиста. Но последствия этого открытия – огромны. Позволь мне заметить, что все это вызовет настоящую бурю среди биологов.

– В это я могу поверить, – ответил Гельмут. – Я всего лишь был ошеломлен. И только. Ведь мы всегда считали Юпитер безжизненным…

– Именно так. Но теперь зато знаем гораздо лучше. Что ж, пора возвращаться к работе. Мы еще с тобой поболтаем.

Робот помахал своими щупальцами и склонился над лабораторным столом.

Совершенно отсутствующе Гельмут отвел «жука» назад, развернул его и направил обратно вверх. Он вспомнил, что именно Барф нашел на Европе ископаемые растения. А еще ранее, один из офицеров, какое‑то время в рамках своих обязанностей, пребывавший в Юпитерианской системе, использовал свое свободное время для собирания образцов грунта, в поисках бактерий.