|
Весь проект никогда не смог бы воплотиться в жизнь до тех пор, пока бы Запад имел правительство закона, а не людей, и придерживался бы этого. Уже довольно давно некоторые люди – и среди них дед Мак‑Хайнери – поставили себя судьями над собой, в независимости от того, следует подчиняться закону или нет. У них уже имелись прецеденты. И вы мы очутились здесь, на краю самого огромного разрыва нашего социального согласия, который когда либо переживал Запад. И он, Запад, предотвратить его не в силах.
Неожиданно он улыбнулся. У меня будет неплохая возможность использовать этот аргумент в суде. Энн неожиданно вскочила на ноги, ее глаза неожиданно наполнились слезами и губы едва заметно дрожали. Очевидно, что за то время, которое она знала Вэгонера и имела представление о том, что он планировал, ей никогда не приходило в голову, что старый‑молодой сенатор может остаться. – Это не правильно! – прошептала она осевшим голосом. – Они просто не станут слушать и вы это знаете. Они просто повесят вас за это. И если они сочтут, что вы виновны в предательстве, вас просто запрут на свалке ядерных отходов – это ведь нынешнее наказание, не так ли? Вы не можете вернуться! – Это все напрасные страхи. Свалки ядерных отходов – мощные химические яды. Вы не протянете слишком долго, чтобы заметить, что они же еще и радиоактивны, – произнес Вэгонер. – Ничто и никто не может мне повредить теперь. Работа закончена. Энн закрыла лицо руками. – Кроме того, Энн, – мягко, но настойчиво заговорил Вэгонер, – звезды – они для молодых, вечно молодых людей. А вечный старик стал бы анахронизмом. – Но почему… вы тогда это сделали? – спросил Пейдж. Его голос тоже звучал не слишком твердо. – Почему? – переспросил Вэгонер. – Вы сами знаете ответ на этот вопрос, Пейдж. Вы знали его всю свою жизнь. Я мог заметить это по вашему лицу, как только сказал Гельмуту, что мы отправляемся к звездам. Предположим, вы скажете МНЕ, что это такое. Энн устремила свои заплаканные глаза на Пейджа. Ему подумалось, что он знает, чего она ждала от него. Они довольно часто беседовали об этом, о чем однажды он мог бы сказать и сам. Но теперь, казалось, в нем присутствовала какая‑то другая, более мощная сила: что‑то особое, не несущее в себе названия или догмы, но, тем не менее сила, к которой он испытывал преданность всю свою жизнь. В свою очередь, тоже же самое он мог прочесть на лице Вэгонера. И понял, что заметил это раньше Энн. – Это то, что загоняет обезьян в клетки, – медленно произнес он. – Манит кошек в открытые ящики и гонит их вверх на телефонные столбы. Это вело человека к победе над смертью и принесло в наши руки звезды. Думаю, я должен назвать это Любопытством. Вэгонер выглядел удивленным. – Неужели вы действительно хотите так это назвать? – спросил он. – Мне это, почему‑то кажется недостаточным. Я хотел бы назвать это как‑то иначе. Возможно вы позже и назовете это по другому позже, где‑нибудь там, около Альдебарана. Он встал и какое‑то мгновение молча смотрел на их обоих. Затем он улыбнулся. – А теперь, – мягко произнес он, – nunc dimittis… «позволь слуге твоему удалиться в мире»…
11. ЮПИТЕР‑5
… социальные и экономические вознаграждения за подобные научные открытия, как правило, не всегда достаются ученому или интеллектуалу. И все же, возможно, это явилось его собственным моральным выбором, выбором единственно верной человеческой активности: если иметь не сами вещи, то хотя бы знание о них. Если он любит и имеет такое познание – все хорошо. Уэстон Ля Барре
– Итак, вот и вся история, – закончил Гельмут. |
