|
Герцог и два его друга заставили детей пукать и срать им в рот. Отдохнув после обеда, все пришли слушать Дюкло, которая принялась за продолжение своих рассказов: "Я быстро пробегусь, -- сказала эта любезная девушка, -- по Двум последним приключениям, которые мне остается вам рассказать, о странных людях, находящих свое сладострастие только в боли, которую они заставляют себя испытывать; потом мы поменяем тему, если вы найдете это угодным. Первый, пока я его возбуждала, был совсем голый, он хотел, чтобы через дыру, проделанную в потолке, на нас лили все время, которое должно было продолжаться это занятие, потоки почти кипящей воды. Напрасно я объясняла ему, что не имея той же страсти, я окажусь, как и он, ее жертвой; он уверил меня в том, что я не почувствую никакого неудобства и что эти обливания полезны для здоровья. Я ему побрила и позволила так сделать; так как это происходило у него дома, я не знала о степени нагретости воды -- она была почти кипящей. Вы не можете себе представить удовольствие, которое он испытал. Что до меня, то, продолжая обслуживать его, я кричали признаюсь вам, как ошпаренный кот; моя кожа потом облупилась, и я обещала себе больше никогда не возвращаться к этому человеку." "Ах! Черт возьми, -- сказал Герцог, -- меня берет желание ошпарить таким образом прекрасную Алину." -- "Монсиньор, -- смиренно ответила та, -- я не поросенок." После того, как наивная откровенность ее детского ответа заставила всех засмеяться, друзья спросили у Дюкло, каким был второй пример, который она хотела привести. "Он совсем не был таким же тягостным для меня, -- сказала Дюкло, -- требовалось лишь защитить руку хорошей перчаткой, затем взять этой перчаткой гравий со сковороды, стоявшей на жаровне, и натереть моего клиента им от затылка до самых пяток. Его тело было таким привычным к этому упражнению, что, казалось, это была дубленая шкура. Когда мы дошли до орудия, нужно было взять его и качать в пригоршне горячего песка; он очень быстро возбуждался; другой рукой я клала под его яички красную от жара лопатку, нарочно приготовленную для этой цели. Это натирание и этот жар, который пожирал его тестикулы и, может быть, немного прикосновений к моим ягодицам, которые я должна была всегда держать на самом виду, заставляло его спускать; он делал это, тщательно заботясь о том, чтобы его сперма текла на красную лопатку, с наслаждением наблюдая за тем, как она сгорает." -- "Кюрваль, -- сказал Герцог, -- этот человек, мне кажется, любил человечество не более, чем ты." -- "Мне тоже так кажется, -- сказал Кюрваль, -- не скрою, что мне понравилась мысль сжигать свое семя." -- "О! Я отлично вижу, сколько наслаждения она тебе доставляет, -- сказал Герцог, -- ты бы его сжег с тем же удовольствием, не правда ли?" -- "Клянусь честью, я этого сильно боюсь, -- сказал Кюрваль, совершая нечто с Аделаидой, от чего она в ответ громко закричала." -- "С чего это ты? -- спросил Кюрваль у своей дочери. -- Так орать... Разве ты не видишь, что Герцог говорит мне о том, как сжигать распускающееся семя; и что есть ты, скажи, пожалуйста, как не капля семени, распустившегося при выходе из моих яичек? Ну же, продолжайте, Дюкло, -- добавил Кюрваль, -- потому что я чувствую, что слезы этой непотребной девки побудят меня извергнуть еще раз, а я этого не хочу." "Теперь мы, -- сказала Дюкло, -- остановимся на подробностях, которые понравятся вам, может быть больше. Вы знаете, что я Париже есть обычай выставлять мертвецов у дверей домов. Был на свете один человек, который платил мне двенадцать франком за каждое посещение такого покойника. |
