|
Затем он спокойно ушел и даже заверил меня, что окажет мне честь -- снова придет ко мне, хотя я была убеждена в обратном, прекрасно зная, что он никогда не приходил дважды к одной и той же девице." "Я понимаю это, -- сказал Председатель, целуя зад Алины, своей подруги по канапе, -- нужно быть в таком состоянии, в каком бываем мм, чтобы заставлять чью-то жопу какать для тебя больше одного раза." -- "Господин Председатель, -- сказал Епископ, -- ваш голос как-то по-особому прерывается; это говорит мне о том, что вы возбуждаетесь". -- "Ах, ни слова больше, -- подхватил Кюрваль, -- я целую ягодицы вашей уважаемой дочери, которая отказывает мне в любезности выпустить один жалкий пук". "Значит, я удачливее вас, -- сказал Епископ, -- поскольку ваша уважаемая жена наложила мне прекрасную большую кучу..." "Ну, тише же, господа, тише! -- сказал Герцог, голос которого звучал приглушенно: что-то покрывало ему голову. -- Тише же, черт вас подери! Мы находимся здесь, чтобы слушать, а не для того, чтобы действовать". -- "Можно подумать, что ты ничего не делаешь", -- отвечал ему Епископ. -- Значит, ты только что валялся под тремя-четырьмя задницами для того чтобы слушать?" "Ну, ладно, ладно, он прав. Продолжай, Дюкло. Для нас будет разумнее послушать о глупостях, чем самим делать их; надо поберечься." Дюкло уже собиралась продолжить, как послышались обычные вопли и привычные проклятья, сопровождавшие разрядки Герцога: окружении своего катрена он сладострастно проливал сперму, возбужденный рукой Огюстин, которая нежно "осквернила" его в то время, как он проделывал с Софи, Зефиром и Житоном множество мелких глупостей, очень похожих на те, о которых рассказывали. "Ах, черт подери! -- сказал Кюрваль, -- я не могу вынести этих дурных примеров. Я не знаю ничего, что может заставить кончить, кроме самой разрядки: к примеру, эта маленькая потаскушка, -- сказал он, показывая на Алину, -- совсем недавно ничего не могла сделать, теперь же делает все, что угодно... Неважно, я выдержу. Эй, напрасно ты срешь, девка, напрасно! Я не стану кончать!" -- "Я прекрасно понимаю, господа, -- сказала Дюкло, -- что после того, как я вас совратила этим сюжетом, я же должна вас образумить; чтобы добиться этого, не ожидая ваших приказов, продолжу свой рассказ." "Ну уж нет! -- сказал Епископ, -- я не такой бесстрастный, как господин Председатель; сперма жалит меня, и надо, чтобы она вышла". Говоря это, он вытворял перед всеми такие вещи, о которых нам пока еще не позволяет говорить тот порядок, о котором мы договорились, но похотливость которых заставляла очень быстро пролиться сперму, жжение которой стало стеснять яйца. Что касается Дюрсе, то он, всецело поглощенный задницей Терезы, не издавал ни звука; судя по всему, природа отказывала ему в том, что она предоставляла двум другим, поскольку обычно он не оставался нем, когда она одаривала его своими милостями. Госпожа Дюкло, видя, что все успокоились, продолжила свой рассказ о развратных приключениях: "Спустя месяц я увидела человека, которого надо было почти насиловать для действия, достаточно похожего на то, о котором я вам только что рассказала. Я какаю в тарелку и подношу ему под нос; он сидит в кресле, погруженный в чтение и, кажется, не замечает меня. Он бранит меня, спрашивает, как я осмеливаюсь быть такой нахальной, чтобы совершать подобные вещи перед ним, но в конце концов нюхает какашки, разглядывает их, трогает рукой. Я прошу у него прошения за эту вольность; он продолжает говорить мне глупости и кончает, держа какашки у себя под носом, обещая найти меня в будущем. |
