— Не так уж много… Но встретил я его не в лучший период. Пил, как… не знаю кто. Так пьют, когда… ты понял.

Блум понимающе кивнул.

— Я порасспрашивал о нем между делом. У меня же полно знакомых осталось в Упсале. Ты ведь знаешь, есть еще и третий номер? Сестра. Старшая. И Сесил, и Эмиль помладше. Хедвиг, если мне не изменяет память. Удивительная женщина… умная, своевольная… и самодовольная, если верить моим источникам. У Эмиля произошел нервный срыв, и она в конце концов приехала и забрала его.

Наверняка посоветовалась с местным эскулапами, которые пытались его пользовать. Поместила в Дом Уксеншерны в Упсале. Напротив Домского собора, если ты был в Упсале. И там оставила.

Кардель в Упсале не был. Мало что понимая, пожал плечами.

— Больница для умалишенных, Кардель. Она затолкала его в сумасшедший дом.

Кардель так побледнел, что Блум поспешил передать ему бутылку, а сам обхватил себя за плечи и сделал несколько движений, будто от ужасного решения сестры Эмиля его зазнобило.

— Но если бы я читал биографию Эмиля Винге, — продолжил секретарь, — я бы первым делом нашел главу про его побег. Один Бог знает, как ему удалось бежать из этого ада. Ты же знаешь, Кардель, в таких заведениях охрана почище, чем в самых страшных тюрьмах. Иногда удается бежать из тюрьмы, но никто и никогда не слышал, чтобы кто-то бежал из учреждения вроде Дома Уксеншерны. Что руководит преступником? Нужда, голод, алчность, жажда мести… понятные чувства, не так ли? А как предугадать, что взбредет в голову сумасшедшему? Не зря же дома для умалишенных называют «кладбищами живых». А он бежал! Эмиль Винге бежал! С чем сравнить? Разве что с побегом Казановы из пыточной камеры в Пьомби. И вот что я тебе скажу, Кардель: одного этого подвига достаточно. Эмиль Винге ничуть не менее одарен, чем покойный Сесил. Светлая голова… но, конечно…

— И ты пошел ему навстречу? Дал мандат?

Блум замахал руками.

— Ни в коем случае! Он продолжал настаивать… что мне оставалось делать? Вызвал дежурного, и тот выставил его за дверь. Он же не в себе, дураку видно. А знаешь, что несколько дней назад он уже устроил переполох в управлении? Сам того не желая. Сесила же каждый знал. Знал и уважал. И многие глазам своим не поверили, креститься начали — привидение! Глядите — привидение на набережной! Только потом поняли — нет, не он. Не Сесил. Он бродил тут по Корабельной, туда-сюда, туда-сюда, на север — на юг, на юг — на север. Махал руками, как мельница, и говорил без перерыва. С кем, ты спросишь? Да ни с кем. Сам с собой. Никого с ним не было.

20

Кардель толкнул дверь, но она не открылась: изнутри ее подпирал сундук. Он раздраженно рыкнул, уперся плечом и напряг мышцы бедер; толкал, пока деревянный ящик с жалобным скрипом не пополз по полу, освобождая дверь. Бледный и испуганный Винге успел задвинуть стол в угол комнаты и спрятался за ним, будто стол мог послужить ему хоть какой-то защитой.

Кардель опустил деревянную култышку и поднял растопыренную правую ладонь — решил, что лучшего жеста примирения не придумаешь.

— Пожалуйста… успокойся… успокойтесь. — Он опять перешел на «вы». — Я вас не трону.

Немного помедлил, дождался, когда пройдет одышка после борьбы с тяжелым сундуком.

— Я только что из Индебету. Вы туда приходили. Блум рассказал.

Эмиль Винге, несмотря на еще не прошедший испуг, сверкнул глазами.

— Жан Мишель, вы сочли наше дело безнадежным.