Мы можем видеть, что Кант в своей «Крити­ке чистого разума» не сторонник полного воз­врата к метафизике. Под «чистым разумом» он понимает априорный разум, то есть то, что мо­жет быть познано до опыта. Юм отрицал суще­ствование трансцендентных объектов (таких, ко­торые лежат за пределами опыта). Но Кант был убежден, что можно сохранить трансценденталь­ные, метафизические элементы в философии в форме «категорий чистого разума». Скептическая точка зрения Юма может показаться упрощенной и, конечно, непродуктивной, если мы хотим ис­пользовать ее в реальном мире. Его отрицание причинной зависимости сводит всю науку до ста­туса метафизики. Подход Канта, напротив, гораз­до более тонок и продуман — но едва ли превос­ходит юмовский с философской точки зрения. Мы можем быть не способны воспринимать мир без таких категорий, как пространство, время, каче­ство. Но сложно доказать, что они не являются

     26

     составной частью этого восприятия, или пока­зать, как они могут существовать без него (то есть до него).

     С другой стороны, тезис Канта о том, что мы никогда не можем познать действительный мир, имеет важное значение. Все, что мы восприни­маем, — только явления. Вещь-в-себе (ноумен), которая порождает эти явления, всегда остается непознанной. И непонятно, почему она хоть как-то должна соответствовать нашему воспри­ятию. Явление воспринимается через посредство категорий, которые не имеютникакой связи с ве-щью-в-себе. Она остается по ту сторону количе­ства, качества, отношения и других категорий.

     После публикации первой «Критики» Кант продолжал жить жизнью, построенной по стро­гому расписанию. Она не предполагала много контактов с обществом, эта сторона жизни все­гда волновала Канта меньше всего. Он поддер­живал отношения с несколькими выдающимися студентами, а также с некоторыми членами фа­культета. Но по-настоящему близок он с ними не был. Кант ни к кому из них не обращался «на ты» даже спустя десятилетия общения. Мысль была его

     27

     жизнью. «Для ученого мышление так же важно, как и питание, без него, когда он не спит или один, он не может жить». Он более чем кто-нибудь дру­гой был намерен познать себя. Но задача познать Канта была столь же трудна для него, как и для других. Он жаловался: «Я недостаточно хорошо понимаю себя». Возможно, он опасался того, что может в себе найти. Здесь Шарфштайн делает главный вывод: ««Вещь-в-себе» — это не просто непознаваемое, это запретное; это, какя предпо­лагаю, подавленная эмоциональная жизнь Кан­та, и он боялся затронуть ее, чтобы не разрушить собственное я».

     Кант прекрасно понимал, что у него нет дру­зей. Но это его не беспокоило. Он с гордостью цитировал Аристотеля: «Друзья, у меня нет дру­зей». На самом деле он положительно относился к дружбе. «Дружба – это проявление приятных чувств по отношению к одному человеку, и она радует того, на кого направлена, но безусловно и то, что при этом теряются непредвзятость и сво­бода воли».

     Психологи утверждали, что неспособность (или нежелание) Канта создать близкие отноше-

     28

     ния указывает на его глубокое несчастие.