Ему концерт показался бесконечным стоном, и больше Кант на концерты не ходил.

     В 1790, в возрасте 58 лет, он опубликовал тре­тью, и последнюю, часть своего «монстра» — «Критику способности суждения». Она посвяще­на главным образом вопросам эстетики, но так­же касается вопросов теологии и многих других. Кант доказывает, что существование искусства предшествует художнику и что через красоту мира мы познаем его творца. Как он ранее заметил, в расположении звезд на небе, а также в нашей внутренней склонности к добру видна работа Бога.

     Как в теории ощущения, так и в этике Кант пытается найти метафизическое основание для

     34

     эстетического суждения. Он хочет установить априорный принцип, который делает возможным чувство прекрасного. Здесь Кант стоит на еще более зыбкой почве. Всегда сложно прийти к со­гласию относительно того, что является краси­вым. Некоторые считают швейцарские Альпы «шоколадной конфеткой», находят духовное со­держание в импрессионизме. Другие же — нет. В таких вопросах просто невозможно прийти к со­гласию. Но Кант был полон решимости выразить все в своей системе.

     Кант считает: «Тот, кто описывает что-то как прекрасное, настаивает на том, что все должны соглашаться в этой оценке». Сходство с кате­горическим императивом очевидно, но здесь он просто не работает, кроме как в личном смыс­ле. Еще раз мы встречаемся с принципом согла­сия. То, что я нахожу картину красивой, еще не значит, что я жду этого же от всех.

     Кант продолжает утверждать, что только бла­годаря единству и взаимосвязанности природы возможна наука. Это единство невозможно обо­сновать, но следует принять на веру. С ним свя­зана идея о целесообразности природы. Кант го-

     35

     ворит, что целесообразность природы — это «осо­бое априорное понятие». Как мы уже знаем, это понятие не обязательно для принятия единства и взаимосвязанности природы. Последнее сегодня даже ставится квантовой теорией под сомнение.

     Хотя мы не можем доказать целесообраз­ность мира, мы должны рассматривать его так, «как если бы» у него была цель, утверждает Кант. Он не отрицает зла, безобразности и дру­гих очевидно бесцельных явлений мира, но считает их гораздо менее значительными, чем их воодушевляющие противоположности. В следующем веке Шопенгауэр принял абсолют­но противоположную точку зрения, возмож­но более полно обосновав ее. В конце концов, ни оптимистическая, ни пессимистическая позиции не могут никаким образом быть до­казаны, и выбор их остается полностью делом характера.

     Тем временем Кант продолжал жить по неиз­менному расписанию, и граждане Кенигсберга продолжали сверять часы по философу, выходя­щему на прогулку: три часа ровно.