— Вы остались.

— Потому что на тот момент действительно не имел, куда ехать. Теперь не хочу. И вернемся к вам — всем троим. Повод свести счеты с Сойкою имел каждый. Януш Попеляк позволил себе с открытым забралом пойти на радикальное крыло упомянутых уже москвофилов. Они переждали, а затем нанесли ответный удар. Вероятно, кого-то подкупили. Деньги на это идут из Петербурга непрерывным потоком, как видим. Иначе не объяснишь, почему Сойке как представителю истца не просто удалось добиться от пана редактора публичных извинений, а еще и взыскать в судебном порядке значительные убытки. Я как бы между прочим разговорился с паном Зингером, здешним домовладельцем. Он поведал про заложенное Пепеляком частное недвижимое имущество. Это не очень разглашается, но ту битву редактор проиграл. За это убивают, как вы думаете?

— Убивают в наше время и не за такое.

— Очень хорошо это знаю. Пепеляк, возможно, искренне, хоть и не по-христиански, радовался, когда Сойка получил по заслугам. Однако не он воздал. Знаете, почему? Пан редактор не залезет в окно второго этажа. Потому что невысокий и толстенький. Отверг его сразу, вас осталось двое. Моравский, как уже упомянуто, получил усилиями адвоката Сойки увесистую пощечину. Поражение вышло не столько материальным, сколько моральным. Для определенной категории тщеславных людей это значительно больнее. Вы согласны?

— С чем именно?

— С тем, что Казимеж Моравский все же не убивал адвоката Сойку. Не потому, что равнодушен к спорту и, в отличие от вас, не такой тренированный. Вам тут и сейчас нужно доказать вашу вину, пане Вишневский, или признаетесь сами?

Глава двадцатая

Очень дорогой человек

Тикали часы.

Глаза Шацкого светились уже непомерным, ничем не сдерживаемым интересом. Остатки испуга окончательно исчезли, и теперь Йозеф, устроившись поудобнее на кровати, даже не думая слезать с нее, напоминал зрителя, который занял лучшее место в партере.

Инженер Адам Вишневский, такой же, как во время первой их встречи — статный пан в темном костюме, круглой шляпе с чуть загнутыми вверх полями, элегантно подстриженной бородкой и полоской усов, — неспешно начал стягивать черную тонкую перчатку с правой руки.

— Мы не перед судом, пане Кошевой. Сами сказали — никто никому не судья, кроме Господа Бога. Тем более, мы не перед Божьим судом. И вы не прокурор.

— Верно, пане Адам. Я адвокат. Хоть в данном случае не знаю, кого представляю и кого защищаю.

— То есть я могу не признавать тут, при свидетелях, своей вины?

— Вполне. Однако я, так уж случилось, живу в этой квартире. Следовательно, тут какая-никакая, но моя маленькая крепость. Крыша над головой. Место, где я могу чувствовать себя в безопасности. Вы пришли сюда втайне, без приглашения. Залезли через окно. Раз уж я… мы с товарищем вас разоблачили, хотел бы услышать от вас про намерения. Для чего вы пришли сюда в такое время и таким способом? Когда намерения добрые, уважаемые люди не лазят друг к другу среди ночи в окна.

Сняв правую перчатку, Адам начал стягивать левую. Какое-то время даже отвел от Клима взгляд, погрузившись в процесс. Кошевой ждал терпеливо. Наконец справившись, Вишневский аккуратно сложил перчатки, бережно засунул в карман брюк. Сказал, словно завершив крайне важную работу:

— Не поверите, Климентий.

— Почему же? Попробую.

— Хотел сначала поговорить.

— Все ж таки — сначала? А потом?

— Определился бы по результатам разговора. Мне принесли с посыльным письмо. Аккуратный почерк, несколько коротких предложений. Подписался какой-то доброжелатель, которого я не знаю, но который хочет мне добра.