— Так вот, перед войной я в Мценсксе экспедитором торговой базы устроился: инвалиду власти милость оказали. А как немец попер, как паника началась, так я не растерялся, пристроил, что подороже, по своим местам. А что самое ценное в смутное время? Ясное дело — алкоголь, яд который.
— Сюда, за тридевять земель, как тебя занесло?
— Не занесло. Сам с товаром добрался. На Орловщине да Брянщине что за хороший товар возьмешь? А здесь — Вавилон, здесь все получить можно.
Карееву надоело слушать, и он предложил:
— Выпьем, Вася.
— Как прикажете, Валентин Николаевич.
Выпили, и Кареев поднялся:
— Проводи меня, Василий.
— Слушаюсь.
Они стояли у стола, внутренне готовясь к трудному походу. Мутные Кареевские глаза вдруг осветила четкая мысль:
— Бутылку оставлять нельзя!
— Так забирайте, Валентин Николаевич! Завтра с утра пригодится.
—Не опохмеляюсь. Но бутылку возьму. Такое пропасть не должно. — Кареев ухватился за горлышко, поддержал равновесие связью руки с бутылкой, а бутылки — со столом, утвердился и двинулся, наконец, к выходу.
Передав бутылку (подержать) Василию, Кареев, стоял у своего «БМВ», долго рылся в карманах в поисках ключа. Все-таки нашел, скрыл дверцу, уселся, включил зажигание и, приняв от Василия коньяк, уложил бутылку на соседнем сиденье.
—Доберетесь, Валентин Николаевич? — осторожно и встревоженно спросил Василий.
— Домчусь, Вася! До свидания, милый человек!
— А бутылки обещанные когда вам передать?
— Каждый вторник, каждый четверг и каждую субботу ищи меня здесь.
— Так до послезавтра, Валентин Николаевич?
—Вася, Вася, родная душа, — сказал Карeeв и врубил первую скорость.
Машина покатила. Карeeв ехал и мурлыкал фальшиво:
Брали русские бригады Галицийские поля...
Офицер-следователь приподнялся в кресле, потянулся через стол и ударил Василия по лицу. Василий откинулся на стуле, прикрыл глаза. Открыл их, спросил:
— За что, ваше благородие?
—Чтобы нe врал, сволочь!
—Я не вру. И в документах все написано.
—Кто выписывал тебе эти документы?
—Кто выписывал, тот и подписал.
Еще удар. Поодаль сидел Бауэр в штатском, смотрел в зарешеченное окно.
— Это милые цветочки, скотина, — пообещал следователь. — А горькие ягодки тебя еще ждут. Говори, кто тебя сюда заслал?
— Нужда, ваше высокоблагородие.
Бауэр встал. Вскочил и следователь. Открывая дверь, Бауэр разрешил:
— Продолжайте. — И ушел.
— Ты все сказал? — поинтересовался следователь.
— Как на духу, — ответил Василий.
Следователь нажал кнопку звонка. Тотчас вошли двое.
— Через час встретимся. Может быть, за этот час ты что-нибудь вспомнишь. Тогда и поговорим, — пообещал следователь.
Василий все понял, поднялся и направился к тем двоим, у дверей. Его ввели в комнату, похожую на операционную, и местный хирург в серой форме приказал ему.
— Раздевайся.
...Через час его вернули следователю. Следователь заглянул Василию в помутневшие от страдания глаза и спросил:
— Что-нибудь вспомнил?
Василий попытался заговорить, издал даже первый жалкий звук, но говорить не смог. Он беззвучно заплакал.
На аэродроме Вирт, Бауэр и Кареев провожали первую группу. Они уже ободряюще похлопали по плечам отправляющихся в неизвестное трех своих учеников, а теперь смотрели, как те, горбатые от парашютов, шли к самолету, урчавшему включенными моторами. Кареев повернулся к Вирту и Бауэру, улыбнулся ослепительно:
— С почином, господа!
— Вот и начало, — констатировал Вирт. |