— Если бы я вступился за вас, — отвечал Барклай, — то, может быть, и я лишился бы своего места...

Сообщение о раскрытии «заговора» вызвало бурную реакцию общества. Одна из современниц события, В. И. Бакунина, писала: «Марта 17-го. Открыто преступление в России — необычайное, измена и предательство. Должно просто полагать, что Сперанский намерен был предать отечество и государя врагу нашему. Уверяют, что в то же время хотел возжечь бунт во всех пределах России и, дав вольную крестьянам, вручить им оружие на истребление дворян. Изверг, не по доблести возвышенный, хотел доверенность государя обратить ему на погибель. Магницкий, наперсник его и сотрудник, в тот же день сослан. Уверяют, что Воейков — соучастник в преступлении, но он ещё не наказан, удалён только от министра и дана ему бригада в Москве. Видно, он ещё не уличён, а подозреваем...

Никакое происшествие на моей памяти не побудило всеобщего внимания до такой степени, как это, всё забыто — одно занятие, одна мысль, один у всех разговор».

В этих разговорах упоминался не только Сперанский и его «сообщники», арестованные вместе с ним. Поговаривали, что военный министр тоже состоял в заговоре.

Я. И. Санглен писал: «Я не могу не упомянуть для исторической верности об одном слухе, за достоверность которого не отвечаю... будто Барклай-де-Толли отправил Воейкова к государю с маршрутом всей армии в Вильну и с означением порядка марша каждого корпуса. Сперанский знал, что император этого ожидал, и был с докладом у государя, когда объявили о Воейкове. Сперанский выходит из кабинета и, увидя Воейкова, отвечал: «Вот он!» «Пожалуйте!» — сказал Сперанский и пошёл с этой бумагой обратно в кабинет.

Воейков, возвратясь домой, нашёл у себя замшевую кису, наполненную червонцами. Он представил оную Барклаю, который довёл всё до сведения императора. Если что-нибудь из этой истории справедливо, за исключением червонцев, то этим может изъясниться причина, за которую Воейков лишился места, и за его связь с Николаем Захаровичем Хитрово».

После падения Сперанского царь вызвал Барклая-де-Толли и приказал отправить Воейкова в армию, заметив, что после удаления друзей Воейкова — Сперанского и Магницкого — неловко его оставлять в Петербурге.

Однако в семействе Воейковых причину высылки Алексея Васильевича объясняли по-иному. Рассказывали, что однажды Магницкий приехал в дом Воейковых и на правах старого друга зашёл в кабинет Воейкова. Там Магницкий нашёл портфель с операционными планами, о которых ни он, ни Сперанский не имели ни малейшего представления. Схватив портфель, Магницкий умчался к Сперанскому, и тот, прочитав их, велел тотчас же возвратить портфель на место.

Взволнованный тем, что узнал, Сперанский отправился к Александру и с жаром стал порицать и опровергать ставшие известными ему планы. Царь очень рассердился на своего статс-секретаря, и это-то послужило причиной опалы Сперанского, отставки и высылки из Петербурга Воейкова.

Говорили, что аристократы Салтыковы, Гурьевы, Толстые и Голицыны свергли выскочку Сперанского. Делая выводы из всего происшедшего, Я. И. Санглен писал: «Государь, вынужденный натиском политических обстоятельств вести войну с Наполеоном на отечественной земле, желал найти точку, которая, возбудив патриотизм, соединила бы все сословия вокруг него. Для достижения сего нельзя было ничего лучшего придумать измены против государя и отечества. Публика — правильно или неправильно — всё равно давно провозгласила по всей России изменником Сперанского. На кого мог выбор лучше пасть, как не на него. Нужно только было раздуть эту искру, чтоб произвесть пожар».

Весьма любопытен в этой связи рассказ министра полиции А. Д. Балашова о его свидании с Наполеоном, состоявшемся через неделю после начала войны.

Заканчивая аудиенцию, Наполеон спросил о причинах удаления Сперанского.