Когда изобличил его с аферой насчёт продажи дисков с автографами, он аж взвился и едва не полез в драку. Наврал ему, что доложено куда следует, тот сдулся как проколотый шарик. Но… не знаю. Очень легко согласился взять меня в долю в нелегальной торговле пластинками, я уже закупил сотню. Втираюсь в доверие как соучастник. Но то – спекуляция, мелочь. Для мокрухи Серёгин хлипкий, кишка тонка.
– Понятно. Теперь о Волобуеве. У тебя изменилось впечатление о нём?
– Не доверяю его профессиональным навыкам. То, что видно на поверхности: формальное отношение к службе, создание видимости и решение личных вопросов. Может, он – гений негласных методов, но от вас же слышал, Волобуев не смог никого завербовать, оттого меня и внедрили. Николай, я очень сомневаюсь, что он будет полезен, если мне понадобится проверить подозрения в отношении кого нибудь из песняров на причастность к убийству Сафронова.
– В худшем случае – обращайся к местному управлению КГБ. Называй оперативный позывной, известные тебе телефоны в Минске, мою фамилию. У нас есть закрытая линия связи. Узнав, что ты – свой, в помощи не откажут. Но и особо напрягаться не станут, – откровенно признался Образцов. – Ты всё же не являешься штатным аттестованным сотрудником.
– Ну да. Это как если бы в Горьком над телом Сафронова я размахивал удостоверением дружинника минской милиции и требовал комплекса следственно оперативных мероприятий. Меня даже нах не послали бы, просто проигнорировали.
– А иногда агент вынужден действовать на свой страх и риск, не раскрывая свою принадлежность к службе и не имея возможности получить от неё никакой помощи. Правда, это больше характерно для шпионских игрищ первого главка, в «пятёрке» немного проще.
– У меня единственная просьба напоследок. Подбросьте меня к ЦУМу. Валера Дайнеко позвонил нужным людям, чтоб продали мне по блату кассетный магнитофон, на прилавке его нет. Не особо хотел покупать сейчас, и так много расходов. Но Валеру обижать не хочу, он старался.
С покупкой магнитофона и прочими делами он задержался сильно, приехав на Калиновского, когда до отправки двух поездов осталось всего ничего – около четырёх часов. Настя изнервничалась.
Он обнял её, усадил на колени, как делал много раз.
– Почему то гораздо больше не хочу с тобой расставаться, чем в прошлый раз. Месяц…
– Но ты же сам согласился на гастроли, хоть мог не ехать! – она взялась ладошками за его лицо и развернула к себе, очень близко, глаза в глаза.
– Вспомни, из за чего. Чтоб облегчить тебе отъезд в Гродно.
– Знаешь, что по белорусски означает слово «лягчыць»? Кастрировать.
– Предлагаешь мне отрезать гениталии и тем самым упростить жизнь?
– Нет. Не надо. Ничего в тебе не хочу менять. Егор! Я вернусь через неделю. От силы – через десять дней. Ты можешь сорваться среди гастролей? Заболеть, например.
– Не принято так. Парни очень ответственные. Больные, с бодуна, но выходят на сцену. Когда у Мулявина в Одессе брата убили, и тот ещё в морге лежал, избитый в мясо и с проломленной головой, Муля вышел на сцену и пел. Потому что люди купили билеты и ждали много дней. Потому что ансамблю предстояло ехать в ФРГ на фестиваль, и любой срыв концерта мог стать поводом к запрету турне. В коллективе мы принадлежим не себе, а коллективу. Не нравится – уходи и закрой за собой дверь.
– Ну вот… В тебе опять прорезался вожак из комсомольской организации. Все как один, за общее дело и так далее.
Он отечески поцеловал её в лоб.
– Ребёнок, ты не права. Комсомол – это общеобязательная молодёжная игра. Не вступил – не поступишь в вуз. А раз ты уже в комсомоле, участвуй в движухе. Чем больше поучаствуешь, в том числе – чисто для галочки, для одной только показухи, тем лучше перспективы. |