– Правила такие, дорогая. Чтоб пустили в Мексику, надо минимум полгода окучивать родимые поля и леса. «Песняры» в декабре летали на Кубу. Значит, до Мексики вся заграница для нас – Россия да Украина, три четыре концерта в день.

Элеонора принимала его совершенно по домашнему. Розовый халат был теперь просто удобной одеждой, а не чем то таким, что удобно распахнуть и быстро сорвать, не заморачиваясь молниями или пуговицами.

– Скажи… А если я накоплю на путёвку в загранпоездку, меня выпустят?

– Спрошу. Думаю – да. Тем более, ты давала подписку о сотрудничестве. Вызовут, озадачат закладывать, кто плохо вёл себя за кордоном и рассказывал политические анекдоты.

– Говорят, если купил путёвку, то немного рублей разрешают менять на валюту. Куплю на неё магнитофон, продам здесь – поездка окупится.

– Элечка, я тебя умоляю. Да, так ездят за рубеж. Берут макароны, кипятильник, греют воду в сливном бачке унитаза и варят в нём эти макароны. Ну? Тебе это надо? Ты у меня – леди. Не надо себя изводить. Заработаем ещё.

– Заработаем. Но, если по правде, я хотела бы съездить с тобой. Нет, не за твой счёт, всё можно честно, поровну. Просто… Надеюсь, ты меня понимаешь.

– Понимаю. И не отвечаю тебе, потому что тоже горю этим желанием. Но до осени ничего и никому не могу обещать.

Спустившись по лестнице, Егор обернулся и посмотрел в глубину пролёта. «Сука ты, – сказал он себе. – Ведь ты ей действительно нравишься. Зачем дуришь девке мозги?»

Никаких последствий самобичевание не имело. Он поймал такси и отправился на две встречи: отдать сумму на укрепление отечественной госбезопасности и получить сведения у Образцова, обе прошли вне стен здания на улице Комсомольской.

– Волобуев вам говорил, какая обстановка во Львове? – спросил Николай, рассматривая щётки стеклоочистителей, размазывающие снег по лобовому стеклу.

– Ещё как. Говорит, там на каждом заборе пишут: «москаляку на гиляку». Или: «найкращий москаль – мэртвы москаль» .

– Преувеличивает. Но правильно делает. Львовщина ещё сильнее тяготеет к Польше, чем наша Западная Белоруссия. Как начались волнения и забастовки у поляков, украинские западенцы кричат: и у нас пора. Конечно, не все. Но много. Кто не согласен, помалкивает.

– Волобуев взялся сам нас сопровождать. Выгодное дело. Он числится в ансамбле вторым помощником худрука или администратора, рублей десять двенадцать капает с каждого концерта. Ни за что не поверю, что полученные на гастролях рублики и зарплату в филармонии он сдаёт в кассу КГБ.

– А вот этого тебе знать не стоит. Есть пределы. Куда не просят – не лезь.

Пообщавшись с Сазоновым, очень щепетильно относившемся к вопросам денежным, Егор по нервной реакции Образцова понял: и в «пятаке» всё непросто.

– Ладно, спрошу о более насущном. Если известно о массовом недовольстве на Львовщине, что делаете вы?

– А что мы? Точнее – львовские коллеги. Ничего. Отлавливают только самых резвых. И то – аккуратно. Стараются не злить. Охраной общественного порядка, чтоб гадости не рисовали на стенах и не выкрикивали, должна заниматься милиция. Так в той милиции – ровно такие же западенцы. Ладно… Ты парень безбашенный, но с головой, как бы странно это ни звучало. Куда не надо – не суйся. И помни, что главное – разобраться с наркотиками. Одежды погибшего нет, чемодан вымыли. Никто не знает, были ли наркотики, погибший – потребитель или распространитель. Всё зависит от тебя. Соображения, подозрения есть?

– Пока мой единственный подозреваемый – Серёгин. Трус, способный от страха на резкие поступки. Когда изобличил его с аферой насчёт продажи дисков с автографами, он аж взвился и едва не полез в драку.