– Входите, открыто.

– На всякий случай стучу. Вдруг ты, Юра, занят. На конверты дисков «Песняров» автографы ставишь.

Серёгин был лет на пятнадцать старше Егора и пришёл в филармонию давно, когда группа Мулявина звалась ещё «Лявонами», но в ансамбле все называли друг друга по именам и на «ты».

Услышав про автографы, аж подскочил. Его скуластое лицо перекосилось от ярости и одновременно растерянности, короткие усишки, казалось, стали дыбом.

– Что ты несёшь?

– Носишь как раз ты, я только наблюдаю. Первый раз заметил продажу альбомов в Ярославле, по десять рублей за диск при цене в магазине два семьдесят. Посмотрел: там подписи всех участников, включая бывших, даже умершего брата Мулявина и уехавших из Минска. Ну, думаю, наглецы… Потом обнаружил ящик таких дисков, переложил и проследил, кто будет писать кипятком, их разыскивая. Сегодня видел, как ты тарился к украинским гастролям.

– Кому ты ещё растрепал?

Юрий угрожающе ступил вперёд. Был он чуть ниже Егора, но массивнее. Естественно – не знал, что перед ним спортсмен.

– Не растрепал, а доложил в соответствующие инстанции о совершённом преступлении – скупка и перепродажа с целью наживы, в простонародье – спекуляция. Систематически в виде промысла. От двух до семи с конфискацией.

Сжатые кулаки разжались.

На полтона ниже:

– В какие инстанции?

– Да успокойся, ни в какие. Я сам себе не враг. Присяду? – не дождавшись разрешения, он опустился на стул около администраторова стола. – Мулявин в курсе?

– Нет. Наверно – догадывается.

Юрий начал успокаиваться и тоже присел.

– Но ему будет неприятно знать, что грязное бельё вывернулось наружу, и надо что то делать с администратором, затеявшим спекуляции. А он тебе доверяет, прощает мелкие косяки вроде «торжественной» встречи на вокзале в Ярославле.

– Что ты хочешь?

– Долю. Ой, не хмурь бровки и не дыши так часто, простужусь от ветра. Я не собираюсь доить тебя на шантаже, это пошло и неинтеллигентно. Войду своими деньгами, помогу. Ферштейн? Тогда у тебя будет железная гарантия моего молчания – я замаран по уши, как и ты. Играем?

– Бля я я… Я тебя практически не знаю.

– Вот и узнаешь в процессе. Ты продал за сорок один концерт не менее двухсот дисков. Даже если делиться с продающим, рубля четыре с пластинки останется, не менее восьми сотен поднял. Зарабатываешь больше Мулявина?

– Ты с дуба рухнул? Какие четыре рубля… Хорошо, если два. Мне ещё парню платить, который рисует автографы. Должны же быть качественные, чтоб сами песняры не отличили свой от поддельного.

– Я не крохобор. Куплю сотню пластинок, отдам тебе. Мне рубля навара хватит, остальное твоё. Ну и помогу – отнести, поднести, метнуться. Сам понимаешь.

Серёгин по прежнему тяжело вздыхал, не зная, на что решиться.

– Знаешь, Украина – не Кострома. Там нет хапуна. Много не продашь.

– Так за месяц! Официальных концертов только сорок. Продадим, не жмись.

При слове «официальных» Юрий чуть дрогнул. Наверно, оно сыграло роль спускового крючка. Молодого нахала, за единственные гастроли узнавшего слишком много, следовало срочно прибрать к рукам.

Серёгин открыл ящик стола и отсчитал сто тридцать пять рублей, протянув Егору.

– Давай так. Покупаешь сто пятьдесят. Я возвращаю тебе твои двести семьдесят за сами диски и сверху сто.

– Замётано! – он сгрёб купюры.

– Ты, собственно, чего заходил? Меня прижучить?

– Нет, к слову пришлось. Мулявин велел забрать мне домой самопальный комбик и старую бас гитару, репетировать.

Он что то пометил.