«Слишком – не хорошо», перевёл для себя Егор, отметив, что польское произношение у Насти на голову выше, чем у Вацлавовны, изображающей эдакую рафинированную «пани Екатерину». Интересно, у себя в торге женщина также сыплет полонизмами или успокаивается и говорит по русски?

– 8 марта – понедельник, – не сдавалась она. – Неужели не захочешь отметить 8 марта с мамой и сестрой?

– День роли не играет, – шепнул Егор. – Жаль, я сам хотел быть с тобой 8 марта.

– Главное, чтобы он не получился как это 23 февраля, – вздохнула Настя.

Изображая обиженную добродетель, Екатерина Вацлавовна принялась медленно собираться в дорогу. Очень медленно, больше часа. Егор успел позвонить Владимиру Георгиевичу и получил разрешение участвовать в гастролях, идеально, если успеть перешить ещё один концертный костюм из заготовок, примерно подходящий крупный размер был у Змея Мисевича. Выйдет «костюм из змеиной кожи».

– Егорка, ты на бас гитаре играл? – спросил Мулявин.

– Все гитаристы пробовали хоть раз.

– Так попробуй ещё. Мне нужен дублёр Бернштейну.

– Только же пришёл…

– Да. И я не уверен, что КГБ выпустит его в Мексику. Фамилия, видишь ли, неподходящая. Пусть будет белорус для подстраховки.

– Спасибо, Владимир Георгиевич!

– Ставку я выбью. Будешь на правах музыканта, а не шнуры таскать. Всё, отдыхай. Завтра в десять в филармонии.

Егор положил трубку.

– Как быстро всё меняется…

– Тебя не берут? – встревожено спросила Настя.

– Берут. Но с условием переучиться на бас гитариста. Чтоб был как Пол Маккартни в «Битлах». Больше денег, но ещё больше пахоты, чем в российском турне. Представь, Мулявин опасается, что нашего бас гитариста Борю Берштейна не выпустит КГБ, потому что он – еврей. И Аркадия Эскина не пустят, хоть он – мировой мужик. Но тоже еврей. Правда, за клавишами у нас Паливода ещё, парни как то друг дружку замещают. Прости, тебе это скучно.

– Нет нет, продолжай!

Она глазами показала, что пока мама не уехала, только и остаётся – сидеть подальше друг от друга, болтая на отвлечённые темы. Лучшими оказались байки про гастроли – про прилетевшего на сцену гуся, например.

– А как же поклонницы?

– Поклоняются. Если бы мы работали как люди, один два концерта в день, то некоторые из парней отрывались бы. Утром глазами стреляют, к третьему выступлению глаза тусклые, после четвёртого – ноги не идут, подгибаются. Как говорит наш Дёмин, осветитель и помощник администратора, мне бы женщину – тихую и ласковую, чтоб легла рядом, не мешала спать и отгоняла других. Кроме шуток, нас охраняют. Милиция стоит на входе и на выходе. Слава Богу, моя рожица не примелькалась, да и потом не примелькается, бас во втором ряду. Фронтмены – Мулявин, Кашепаров и Дайнеко. Ещё Мисевич с флейтой запоминающийся. Им прохода не дают, в магазин не выйти.

Посреди разговора Настя встала и села к нему на колени, обняв.

– Ей назло? – шепнул Егор.

– Да ну её! Скучала. Хочу к тебе. Скорее бы уже её поезд.

– Анастасия! Не проводишь ли меня на вокзал? – наивно спросила Екатерина Вацлавовна и убыла одна.

А Настя принялась показывать, насколько соскучилась в самом деле.

* * *

ЦУМ «Минск» находился метрах в трёхстах от филармонии, за гастрономом «Столичный». Егор, зашедший внутрь за хозяйственной мелочью перед репетицией, увидел Юру Серёгина и хотел приветственно махнуть ему рукой, как вдруг заметил настороженно вороватый взгляд администратора, будто тот боялся слежки.