— Вопрос об ученической форме в 60-х годах XIX века.

— О количественном росте обнаруженных архивных материалов…

«Ну что же, ну что же, — снисходительно думал Сергей Павлович, — пожалуй, неплохие темы… Но мне сейчас нужно другое… Когда ищешь, материал для постройки дома, вряд ли будет особенно волновать история камня, хотя это и не безинтересно».

Он нашел в оглавлении статью, о которой говорила Нина Васильевна. Кто пишет? Профессор… О, хорошо, хорошо, — Сергей Павлович еще удобнее уселся в кресле.

Но чем дальше читал он статью, тем более мрачнел. Нина была права — автор статьи обманывал. Он подсунул выжимки из гербертов, гегелей — несъедобную окрошку цитат.

На восемнадцати страницах мельтешили имена: Эббингауз, Кульпе, Тутгенер, Липпс, Орт, Циген, Вудвортс, Гильфорд… — бесчисленная вереница иноземных «оракулов». Ни одной глубокой собственной мысли — сплошные вытяжки компилятора, жучка, выгрызающего сердцевину чужих работ.

«А как бы вы, — с неприязнью спрашивал кого-то Сергей Павлович, — как бы вы решили задачу с моим Геннадием?»

… Засыпая чутким сном, все думал, что же предпринять с Пашковым? Приснился любимый педагог Макаренко. Антон Семенович сидел спокойно в кресле, напротив Боканова. Протирая очки без оправы, тихо говорил:

— Смелее ищите… терпеливость и последовательность в нашем деле оправдываются… — И знающе улыбался.

Партийное собрание назначено было на семь часов вечера. Все коммунисты училища, кроме тех, кто находился в наряде, собрались в читальном зале на втором этаже, разместились за столиками, накрытыми толстым стеклом. Яркий свет заливал зал, от этого тьма за окном казалась особенно густой. Только вдали за стадионом, между деревьев рощи, помигивали огни города.

Полковник Зорин поднялся на невысокую трибуну, вытянул перед собой спокойные, большие руки.

— Нам предстоит сегодня, товарищи, — просто сказал он, — поговорить о большевистской принципиальности в воспитательной работе.

Зорин никогда не читал своих докладов, но часами продумывал их, делая наброски на небольшом листе бумаги. И от того ли, что так тщательно, до мелочей, продумывал он то, что скажет, или от того, что не был прикован к конспекту, но говорил всегда очень просто, как-то особенно задушевно, своим, не оказененным языком, — с некоторыми повторениями, неожиданными поворотами мысли — и это доходило гораздо лучше, трогало глубже, чем если бы он читал идеально приглаженные строки.

Он умел очень строгие, решающе-важные мысли согреть внутренним теплом, и это тепло передавалось слушателям.

— Мы, товарищи воспитатели, бойцы самой передовой линии идеологического фронта, фронта борьбы за новый мир и нового человека, — неторопливо говорил Зорин. — Наши окопы выдвинуты далеко вперед… В ходе боев нам следует совершенствовать свое оружие…

Полковник остановился. Провел ладонью по высокому смуглому лбу, пепельным вьющимся волосам.

— Пять лет работы здесь очень обогатили нас, но еще не принесли мудрости. А кто же не стремится к ней? Правда, мы научились ненавязчиво управлять коллективом детей, у нас исчезли «чрезвычайные происшествия», мы успешно разрешаем задачу трудового воспитания, неотделимо связаны с жизнью родины, сумели комсомол сделать своим верным помощником, у большинства воспитанников значительно окрепло чувство долга, чести… Стоит ли перечислять все эти победы? Они нам нелегко дались, и пришли потому, что мы опирались на опыт советской школы и сами искали. Но в праве ли мы довольствоваться достигнутым? Нет. Конечно, нет! Сейчас главное — исполнительность и воспитанность! Страстно и настойчиво, с большевистской принципиальностью добиваться этих качеств у суворовцев…

Зорин напомнил о давнем споре Тутукина и Русанова.