Он так умоляюще смотрел на капитана, что тот сказал: «Повременю». Но за дело взялось комсомольское бюро первой роты. Авилкина вызвали на бюро, потребовали от него — не подводить училище. Когда же и это не помогло, то, по совету Боканова, поручили Владимиру написать письмо в правление колхоза того села, откуда приехал Авилкин. И вот теперь Павлику писал сам председатель колхоза «Путь Ильича» — Афанасий Лукич Севастьянов, прославленный партизан отряда, которым командовал погибший отец Авилкина.

«Что же ты нас подводишь? Честь отца позоришь! Какими глазами глядеть будешь, когда на каникулы приедешь? Ты, может, считаешь, что хорошо или плохо учиться — это только твое дело? Заблуждение! Это дело — всенародное.

Весь мир смотрит, как мы работаем, какие у нас успехи. Учти это и поступай государственно. Бабушка, хотя ей уже шестьдесят три года, заслужила звание Героя Социалистического Труда, а ты с ней не считаешься! Думаешь, ей приятно, когда люди спрашивают: „Как внучек учится?“ — отвечать: „Плохо… безответственный он“.

Слушай, Павел, наказ всего колхоза: немедля выступи там у вас по радио, перед всем училищем и скажи: „Даю слово сына геройского партизана Анатолия Ивановича Авилкина, что буду по-советски относиться к своему долгу!“ Когда это слово дашь, напиши нам и смотри, — сдержи его!»

… Ковалев не успел еще поставить на место бачок, когда услышал голос диктора училища — Феди Белозерцева из второй роты:

— Внимание, товарищи радиослушатели, сейчас перед нашим микрофоном выступит суворовец Авилкин…

«Все-таки подействовало!» — удовлетворенно подумал Владимир об Авилкине. Мысль невольно перешла к недавнему столкновению с Геннадием.

Первое время, после своего выступления на комсомольском собрании, разбиравшем дело Пашкова, Володя не задумывался, справедливо ли он тогда говорил? Для него было вполне ясно: Геша зарвался, вызывающе держал себя, его надо было как следует проучить. Но ни тогда, ни теперь Ковалев не чувствовал к Пашкову злобы и, если голосовал за его исключение, то скорее в пылу нахлынувшего возмущения, чем потому, что считал Геннадия неисправимым. Немного позже, увидя, какое сильное действие произвело на Пашкова исключение из комсомола, как остро переживал он осуждение, как затем решительно, без тени заискивания, изменил он отношение к товарищам, Володя начал подумывать: «Мы слишком на него обрушились… поучили, на всю жизнь запомнит… а калечить не надо».

Недоброжелательство в отношении Геннадия вытеснялось даже чувством уважения к нему. В конце концов, он мужественно переносит беду и, по всему видно, может быть хорошим товарищем. На бюро ребята решили оставить Геннадия в комсомоле, но дали ему строгий выговор «за пренебрежение к товарищам». Пашков тогда сказал: «Я знаю, что сейчас недостоин… но постараюсь оправдать…»

Сегодня, ни за что, ни про что нагрубив Пашкову, Владимир почувствовал вину перед ним. «Так парня можно совсем заклевать», — подумал он и, поставив бачок с водой, подошел к Геннадию. Полусерьезно, полушутливо доложил:

— Ваше приказание выполнено…

— Хорошо, — просто и деловито ответил Пашков.

Володя дружелюбно посмотрел на Геннадия.

— Я был неправ…

— Да ну, пустяки, — смущенно пробормотал Геннадий и озабоченно куда-то заторопился.

ГЛАВА XXI

ДРУЖБА И СЛУЖБА

Уже более года между отделением Беседы и шестым классом «А» мужской школы имени Чкалова установились дружеские отношения. Приходили в гости друг к другу, устраивали общие вечера, многие из суворовцев по воскресеньям ходили домой к своим новым товарищам.