Появление Генри Кокса в суде хорошо объяснило нежелание правоохранительных органов обсуждать состояние погоды в день, точнее, ночь исчезновения жены «колбасного магната». Дело заключалось в том, что атмосферное давление падало, и дело шло к сильной грозе, которая и состоялась на следующий день; небо было закрыто низкими облаками, а стало быть, свет звёздного неба и Луны не достигал поверхности Земли. Район Северного Чикаго, где располагалась фабрика Лютгерта и его особняк, не имел уличного освещения. В условиях низкой облачности на улицах в ночной час стояла тьма, что называется, глаз коли! А это означало, что сёстры Шимпке не могли видеть Луизу и Адольфа Лютгерта, вышедших из резиденции и направившихся в сторону офиса фабричного правления! Сёстры не подходили к Лютгертам, не разговаривали с ними и вообще не слышали голосов мужчины и женщины — сёстры разошлись с ними на расстоянии приблизительно двух десятков метров.

Упомянув о сёстрах и повторив слова Генри Кокса о предгрозовой низкой облачности, адвокат Винсент задал вопрос, который мы с полным правом можем считать риторическим: какова же ценность опознания Луизы и Адольфа Лютгерт сёстрами Шимке в тех условиях, как Николас Фейбер мог их увидеть в глубине фабричного двора и видели ли эти люди вообще хоть что-то из того, о чём рассказывали в суде? Пожав плечами, адвокат вернулся на своё место, давая понять, что считает совершенно излишним отвечать.

Это был очень хороший заход, убедительно поставивший под сомнение ценность опознания сёстрами Шимке и Николасом Фейбером пропавшей женщины. Но далее стало интереснее!

Адвокаты Винсент и Фален (Phalen) попросили судью прервать заседание для приватного разговора с подзащитным. Им предоставили комнату, куда все трое и прошли. Буквально на следующий день Фален рассказал журналистам о причине неожиданной остановки процесса. Дело заключалось в том, что Адольф Лютгерт очень хотел выступить свидетелем в собственную защиту и несколько раз ставил перед Винсентом вопрос о собственном допросе в качестве свидетеля. Винсент с самого начала процесса выступал против этого, опасаясь того, что горячий нрав Лютгерта и его несдержанная речь повредят обвиняемому в глазах присяжных. Однако давление подзащитного было так велико, что к концу сентября Винсент как будто бы стал испытывать колебания и в момент начала «дела защиты» — то есть 22 сентября — аккуратно высказался насчёт того, что Лютгерт сможет высказаться в собственную защиту. Однако к 6 октября такую возможность адвокат ему так и не предоставил.

Поскольку Лютгерт продолжал настаивать на немедленном собственном допросе, Винсент решил остановить процесс, дабы прояснить данное обстоятельство окончательно. Запершись в совещательной комнате, Винсент заявил, что категорически не рекомендует Лютгерту усаживаться в кресло свидетеля и объяснил почему. Его монолог Фален через несколько дней передал дословно так: «Если вы выйдете на дачу свидетельских показаний в свою защиту, вас подвергнут перекрёстному допросу, который продлится несколько дней и охватит всю вашу жизнь. Вы будете волноваться, и вы станете говорить то, что повредит вашему делу. Мой вам совет — молчите». При этом Фален, по его собственному признанию, придерживался иной точки зрения и считал, что защита набрала уже столько очков, что перекрёстный допрос прокурора Динана никак не сможет повредить Лютгерту.

И вот тут, конечно же, очень интересной представляется реакция Адольфа Лютгерта. Услыхав слова главного адвоката, он явно расстроился, было видно, что ему хочется обратиться и к присяжным, и к зрителям, и к полицейским, отправившим его под суд.