Адвокаты и подсудимый возвратились в зал, при этом журналисты, пытавшиеся по их виду понять содержание срочных переговоров, отметили в своих репортажах, что Лютгерт имел страдальческий вид. Тем не менее, подойдя к своему месту, он неожиданно остановился на секунду, повернулся к залу и широко улыбнулся, давая понять, что ничего страшного за закрытыми дверями не произошло.

На этом любопытные события того дня не закончились. Для дачи показаний в защиту «колбасного короля» была вызвана Мэри Чарльз (Mary Charles), жена Уилльяма Чарльза, выступавшего в суде 28 сентября [о чём немногим выше уже было сказано]. Свидетельница заявила, что лично слышала от Луизы — и притом не раз — слова о намерении уехать от мужа. Мэри в следующих выражениях передала услышанное: «Я уеду. Мой муж потерпел неудачу в бизнесе, и люди теперь будут показывать на меня пальцем и говорить: „Она жена колбасника — неудачника“. Я этого не вынесу.» («I am going away. My husband has failed in business, and people will now point their fingers at me and say, „She is the wife of the sausage maker who failed.“ I cannot stand that.»).

По словам свидетельницы, её последняя встреча с Луизой Лютгерт произошла в день исчезновения в 11 часов утра. Тогда Луиза вновь повторила, что приняла решение уехать, поскольку не в силах вынести позора, на который обрёк семью её муж.

При предъявлении Марии Чарльз колец, найденных на дне ёмкости в подвале колбасной фабрики, женщина заявила, что одно из них [то, что было повреждено сильнее] никогда ранее не видела, а второе, хотя и похоже на то, что носила Луиза, явно меньше размером. И пояснила, что пропавшая женщина имела пухлые пальцы, а потому она попросту не смогла бы его надеть. Прокурор Динан во время перекрёстного допроса пытался сбить Мэри Чарльз с толку, говорил с ней громко и резко, откровенно враждебно, что вообще-то считается в судах недопустимым, но… в суде по «делу Лютгерта» сторона обвинения могла не опасаться замечаний судьи! Главный обвинитель, в частности, на разные лады, лишь немного меняя формулировки, спрашивал, почему Мэри Чарльз не заявила о своих сомнениях относительно принадлежности колец во время заседаний Большого жюри. Свидетельница всякий раз очень спокойно объясняла, что рассказала обо всём защитникам Лютгерта и никогда не скрывала того, что знает. Кроме адвокатов подсудимого, её мнение никого не интересовало, и никто никогда ни о чём её не спрашивал.

Окружной прокурор в тот день был взбешён, хотя и пытался демонстрировать спокойствие. Карандаш в его пальцах порхал подобно бабочке — это был верный признак крайнего волнения — и хотя он старался говорить нарочито медленно и спокойно, модуляции голоса не оставляли сомнений в его истинном расположении духа.

Окружной прокурор Динан, главный обвинитель на процессе Лютгерта, пытался демонстрировать абсолютное самообладание и выдержку, как то рекомендовалось университетскими преподавателями. Однако его выдавала мелкая моторика рук, которую он не замечал и которой не мог управлять. Прокурор имел привычку крутить в руке карандаш, и когда Динан пребывал в хорошем расположении духа, движения пальцев были ленивы и размеренны. Когда же что-то выводило обвинителя из равновесия, карандаш в его руках начинал крутиться пропеллером. Это было замечено окружающими, и в газете «Chicago daily news» появился воспроизведённый здесь рисунок Джона Хольма, иллюстрировавший хаотические движения карандаша в руке главного обвинителя. После этого Динан вдруг перестал прикасаться к карандашу, а взял за правило сидеть, крепко сцепив руки. Что ж, сделал, стало быть, необходимые выводы!

Если бы суд закрылся в тот день, то Адольф Лютгерт был бы оправдан без малейших колебаний присяжных.