Также сторона обвинения заявила, что желает ещё раз допросить ветеринара Стефена Дэя, а после того, как тот ответил на вопросы, в зал был приглашён ещё один специалист схожего профиля – доктор Теодор Верри (Theodore S. Verry), ветеринар-хирург с 10-летним стажем. Ранее Верри не давал показаний в этом суде, поэтому с формальной точки зрения допрашивать его было нельзя, поскольку представление свидетелей обвинения давно уже закончилось [и повторно начинать его в рамках одного процесса представлялось недопустимым]. Тем не менее, Генеральный прокурор заявил, что желает задать несколько вопросов новому свидетелю, и судья Уэллс разрешил это сделать. Что следует признать ожидаемым, поскольку судья во время этого процесса ни разу не отказал главному обвинителю.

Вопросы, задаваемые ветеринарам, касались специфических деталей, связанных с различиями венозной и артериальной крови лошадей. Чарльз Трейн хотел услышать от ветеринаров эдакое… да Бог его знает, что именно он хотел услышать и как намеревался использовать услышанное для обвинения Левитта Элли! Оба ветеринара совершенно согласно друг с другом заявили, что венозная и артериальная кровь лошади визуально неразличима и при попадании на предметы окружающей обстановки ничем не отличается от крови другого млекопитающего.

С точки зрения нашего повествования допрос ветеринаров представляется совершенно избыточным и даже бессмысленным. Главный обвинитель явно хотел услышать от экспертов что-то другое, но в который уже раз его желание осталось без удовлетворения.

Восьмой день процесса – 11 февраля – был посвящён выступлению адвоката Сомерби в защиту Левитта Элли. И это следует признать довольно странным, поскольку обычно прения сторон открываются выступлением обвинителя. Считается, что такая очерёдность – обвинитель первый, а защитник после него – делает суд более гуманным и справедливым. Дескать, адвокат получает возможность опровергнуть все без исключения доводы обвинения и тем самым максимально расположить сердца присяжных заседателей к горемыке-подсудимому.

В данном же случае порядок был изменён, что, несомненно, ухудшило положение Левитта Элли. Адвокаты не могли знать, как сторона обвинения скорректирует свою позицию после весьма убедительных выступлений свидетелей защиты. Обвинение уже не могло вводить в рамки процесса новых свидетелей и улик, но оно могло сместить акценты, изобрести некие новые доводы и остроумно парировать аргументацию защиты. Юридическое красноречие как раз и призвано компенсировать недостаточную убедительность аргументации приёмами риторики, которые мы можем обобщённо назвать эмоционально-демагогическими.

Необходимость выступать первым поставила адвоката Сомерби в довольно неприятное положение. Он должен был не просто суммировать всю ту информацию в защиту Левитта Элли, звучавшую ранее в ходе процесса, но и упредить возможные выпады стороны обвинения, которые ещё не были сделаны. Следует признать безо всякого преувеличения, что прозвучавшую в тот день речь Сомерби можно считать эталонным образцом юридического красноречия, и её надлежит рекомендовать будущим юристам для факультативного изучения наряду с речами таких общеизвестных судебных ораторов, как Цицерон, Плевако или Урусов.

Сомерби начал с довольно пафосного заявления, сказав, что не станет настаивать на презумпции невиновности, но будет настаивать на безусловной необходимости доказывания вины подсудимого. Он напомнил, что защита представила суду большое количество свидетелей, подтвердивших, что Левитт Элли хороший, мягкий и добропорядочный человек, много и честно работавший на протяжении всей своей жизни.