|
Старушки, торгующие свечками и иконками. Старушки, свечки и иконки покупающие. Донской монастырь потерял загадочность и величие древней крепости. А может, просто детство кончилось? Так или иначе, сейчас монастырь напоминал, скорее, о своей позднесоветской ипостаси, чем о постперестроечной. Краска облезла, обнажив суровую кладку. На башнях проросли молодые деревца. Загородки были убраны. Подворье заросло, потеряв напускную прилизанность. Монахи, правда, остались. Мой конвоир провел меня вокруг храма. У главных ворот он перехватил мой взгляд и ухмыльнулся. Причина лежала на поверхности, хотя мне-то было не до ухмылок: ворота были наглухо закрыты. Просто так не убежишь. Обойдя храм, мы вышли к некрополю. Вернее, к тому, что от него осталось. Часть могильных камней и надгробий была стащена под стену, на которой стояли несколько крепких молодых парней, похожих на моего конвоира. Парни наблюдали за возящимися между деревьев людьми. Люди были заняты. Здесь внизу большей частью работали монахи. В истлевших рясах они напоминали тоскливых молчаливых призраков. Призраков, разбившихся на группы и силящихся уволочить собственные надгробья. Среди ближайшей группы выделялся могучий бородач. Высокий, плечистый, с проседью в бороде и волосах. Под рясой у него были джинсы, в которые он ее успешно заправил спереди, чтоб не мешалась. В руках у бородача была неплохо сохранившаяся, хоть и изрядно посеревшая веревка. Веревочная петля обвивала мраморную могильную плиту, помутневшую и подернувшуюся зеленью. Бородач тянул. Остальные толкали. В сторонке стояла еще пара парней, покуривали и поглядывали за работой. Невольно я отметил: надсмотрщиков здесь довольно много. Могли бы и присоединиться, работа пошла бы быстрее. — Стой, — приказал конвоир. Я послушно остановился. Не в том положении, чтобы спорить. В такой ситуации даже Борис, наверное, выпендриваться не стал бы. Или стал? В любом случае, Бориса здесь не было, из чего можно сделать вывод, что, в отличие от меня, он в такие ситуации не попадает. — Отец Серафим, а ну-ка поддуй сюда, — гаркнул конвоир. Достал сигарету и прикурил. На оклик отозвался бородач с заправленной в джинсы рясой. Он сделал знак своим, бросил веревку и послушно потрусил к нам. Расторопность и смирение, с которым реагировали на парней монахи, пугала. Бородатый Серафим подошел ближе. Остановился. На конвойного поглядел с неодобрением. — Хоть бы не курили в Божьей обители. — Не гундось, борода. Я в сторону курю, а не тебе в лицо. И вы тут тоже во славу Господа воскуряете. — То благовония. — Откуда вам знать, что для него благовония, а что просто вонь. Меня вот от ладана вашего воротит. Может, бог тоже табак предпочитает. А если в биографии вашего патриарха поковыряться, то выходит, табак — штука богу угодная. Конвоир весело хохотнул и выпустил струю дыма. В сторону. — Богохульник, — буркнул бородатый Серафим. — Попрепирайся мне еще. Вот тебе новенький в бригаду. Введешь в курс дела, объяснишь. Будет выеживаться — его в расход, тебя на голодный паек. Правила знаешь. Бородатый нахмурился, кивнул. Говорить ничего не стал, только поглядел на меня и тихо бросил: — Пошли. Я окинул взглядом надсмотрщиков. Внизу в стороне и на стене. Покосился на конвоира, тот следил за мной и откровенно забавлялся. Поговорку про поход в чужой монастырь со своим уставом я помнил всю жизнь и как-то старался придерживаться принятых в незнакомом месте норм поведения, но сейчас был явный перебор. Донской монастырь со своими порядками напоминал не то немецкий концлагерь, не то лудус, из которого сдернул восставший Спартак со своими друзьями-гладиаторами. Серафим остановился, поплевал на ладони и подхватил веревку. Монахи уперлись в надгробную плиту. Я оглянулся на конвоира с сигаретой и почувствовал, что как никогда понимаю Спартака. |
