-  Если вы не станете выполнять тюремные правила, вас подвергнут заключению в строгий карцер, - предупредил унтер-офицер.

    Попадать в карцер мне не хотелось, как и позволять себя сразу же пригнуть.

    -  Я требую освидетельствования побоев независимым врачом и прокурора, - твердо сказал я.

    -  Как вам будет угодно, - сказал унтер-офицер, пожал плечами и вышел из камеры.

    -  Зря вы так упрямитесь, господин студент, - сочувственно сказал коридорный надзиратель, деревенского обличия человек с простым, добродушным лицом. Он так и остался стоять в открытых дверях, с любопытством слушая наш разговор. - Взаправду ведь в карцер посадят. Что хорошего?

    -  Пусть сажают.

    -  Ну, как вам это будет благоугодно. Только что за охота сидеть в темноте и холоде. Простынете только, а там и до чахотки недолго. Сколько вашего брата бунтарей здесь мрет, ужасти!

    Однако, в карцер меня на этот раз не посадили. До утра больше не трогали, а после завтрака, от которого я отказался, повели на допрос. Этой ночью я спал так, как обычно спит любой нормальный человек в первую ночь в тюрьме - лежал и смотрел в темный, закопченный потолок и боялся неизвестности. Тем более, что было совершенно непонятно, за что меня задержали. Никаких государственных преступлений я за собой не знал. Другое дело, уголовных. Вот если все мои уголовные «злодейства» сумеют вычислить и обобщить….

    В следственной камере меня ждал жандармский штабс-капитан, довольно молодой человек с тонкими пижонскими усиками. Я вошел и остановился возле порога. Он вежливо привстал из-за стола:

    -  Проходите, пожалуйста, господин студент, садитесь, - вполне любезно пригласил он и указал на стул.

    Я молча поклонился, подошел к столу и сел напротив него. Штабс-капитан внимательно рассматривал меня, несомненно, ожидая вопросов по поводу причины ареста и возмущения по поводу задержания, обычных в такой ситуации. Я не доставил ему этого удовольствия, молча сидел и разглядывал его тщательно подбритые усики. Капитан, однако, никак не отреагировал на такое повышенное внимание к своей внешности, лишь усмехнулся и, не представляясь, спросил:

    -  Почему вы отказались выполнить законное требование старшего надзирателя сменить партикулярное платье на нашу специальную одежду?

    Я на его вопрос не ответил, а сразу же заявил протест:

    -  Меня при задержании избили ваши жандармы. Я требую медицинского освидетельствования и прокурора по надзору, - сказал я, не обращая внимания на его нарочитые, насмешливые ухмылки.

    -  Даже так! Вы чего-то требуете! - тонко улыбнулся жандарм. - У вас, видимо, большой опыт тюремного содержания! Только на этот раз вы ошиблись адресом. У нас требовать не положено. Тем более, мне доложили, врач вас уже осматривал и нашел совершенно здоровым. И прокурора я вам предоставить не могу. Жандармский корпус прокуратуре не подчиняется. Если у вас есть жалобы на действия наших низших чинов, можете подать их мне.

    -  То есть как это? На вас нужно жаловаться вам же?

    -  Именно-с. По принятым правилам Устава уголовного судопроизводства от 19 мая 1871, жандармский корпус самостоятельно расследует должностные проступки своих нижних чинов и офицеров.

    -  Вы это серьезно говорите? - спросил я, наконец доставив ему удовольствие своей растерянностью. - За вами нет никакого надзора, и вы можете делать все, что хотите?!

    -  В совершенности, - витиевато ответил он, - если только Его Величество Государь император не изволит распорядиться…

    -  Понятно, - перебил я, не дослушав, - тогда у меня вопросов больше нет.