Чего другого, но такого поворота я никак не ожидал. Я так удивился, что в мое искреннее недоумение поверил, кажется, даже жандарм.

    -  Вы это говорите серьезно? О каких сборищах идет речь?

    -  О том преступном сборище, с которого вы возвращались, когда подверглись аресту.

    -  Я был на обычной студенческой вечеринке. Ничего противозаконного там не происходило.

    Однако, штабс-капитан пропустил мои слова мимо ушей и нравоучительно разъяснил истинное положение вещей:

    -  Если бы вы соблюдали закон, то заранее предупредили о своем сборище полицейскую часть и пригласили для надзора за порядком околоточного надзирателя. Надеюсь, вам знакомо такое распоряжение правительства?

    -  Что? - поразился я. - Приглашать околоточного на вечеринку для надзора? Вы это серьезно говорите?

    -  Вполне, и я не пойму, чему вы удивляетесь? Как же можно устраивать сборища без должного надзора!

    Честно говоря, после услышанного от представителя власти идиотского закона, революционеры перестали казаться мне маргинальными авантюристами, было похоже, что не бунтовщики, а само царское правительство на горе нашему народу всеми силами и средствами, которые были в его распоряжении, создавало в стране революционную ситуацию.

    -  Non coments, - только и смог сказать я.

    -  Что вы имеете в виду? - не понял штабс-капитан. - О каких комментариях идет речь?

    -  Я не вправе обсуждать распоряжения правительства, и вам этого делать не советую, - нагло заявил я нравоучительным, менторским голосом, - если каждый обыватель начнет умничать, то неизвестно, до чего мы договоримся!

    Жандарм сначала не понял, к чему я это сказал, даже хотел по инерции уличить в крамоле, но не нашел, к чему придраться.

    -  Что же, это похвальное здравомыслие. Если вы сами понимаете, что поступили преступно, то расскажите, какие недозволенные разговоры велись на том вашем сборище?

    -  Ничего такого я не слышал, - твердо ответил я - напротив, господа студенты высказывал исключительно правильные и верноподданные мысли. Славили государя императора и провозглашали принципы народности и православия.

    Было заметно, что штабс-капитану мои слова не нравятся, как говорится, по определению. Такой патриотизм студентов никак не соответствовал его профессиональным интересам. Однако, он все-таки нашел, за что зацепиться:

    -  Прискорбно, господин Синицын! Вот вы мне растолкуйте, кто вам дозволял высказывать свое, даже похвальное мнение о действиях власти предержащей?

    Я только вытаращил глаза и не нашел, что на это можно ответить. Однако, отвечать мне и не пришлось. В следственную камеру вошел новый персонаж в погонах жандармского полковника. Штабс-капитан встал по стойке смирно.

    -  Ваше высокоблагородие, - доложил он, - провожу допрос подозреваемого студента Синицына.

    Полковник благосклонно кивнул капитану и строго посмотрел на меня:

    -  Нехорошо-с, молодой человек, бунтовать. Подумайте о своей судьбе!

    К чему он это сказал, мне было непонятно, но за его заботу о моем будущем я был, само собой, благодарен. Что и проявил соответствующим выражением лица. Полковник это оценил, почти благосклонно мне улыбнулся и приказал:

    -  Предлагаю вам раскаяться в содеянном и впредь избегать!

    -  Всенепременно, господин полковник, - вскочив, пообещал я.