-  А хоть у нас ночуй, коли за постой заплатишь, - сказал невидимый хозяин, прерывая приглашение смачным зевком. - Сами-то кто будете?

    -  Так, едем по своим делам, - неопределенно ответил я.

    Старик исчез, потом вернулся одетым и открыл ворота. Мы въехали на подворье и, оставив лошадей на попеченье вышедшего вслед за стариком молодого мужика, пошли в слабо освещенную избу. Легковесного толстовца, чтобы он не упал, я придерживал за кушак. В сенях в нос ударила теплая дурманящая деревенская, избяная вонь. Пахло кислым хлебом, скотом и бедностью. Толстовец тут же бессильно опустился на лавку, заваленную каким-то тряпьем, а я остался стоять, поджидая замешкавшегося в сенях хозяина.

    -  Рано нынче мороз ударил, - сказал старик, появляясь в дверях вместе с клубами пара. - Я такого и не припомню, поди, замерзли?

    -  Есть маленько, - ответил я. - Парнишка вот совсем закоченел.

    -  Пусть на печь лезет, там отогреется.

    -  Раздевайся, - сказал я парнишке, - и лезь на печь, грейся.

    Толстовец негнущимися пальцами долго возился с застежками армяка, наконец, расстегнул его, сбросил прямо на пол и неловко забрался на широкую лежанку печи.

    -  Сами-то из каких будете? - между тем поинтересовался у меня старик. - Наши, православные? А может, какие другие?

    Я вспомнил, что, войдя в горницу, не перекрестился, но откуда старик мог это узнать, было непонятно, его тогда в избе еще не было.

    -  Из лекарей, - проигнорировав вопрос о вероисповедании, ответил я.

    -  Что же, это дело хорошее, - похвалил старик. - Людям подмога.

    Говорить больше было не о чем, и я присел на лавку под образами. Изба, слабо освещенная двумя трещащими смоляными лучинами и огоньком лампадки, была темна.

    -  До города далеко ли? - спросил я после пятиминутного молчания, которое старик заполнил кряхтением и каким-то невнятным, себе под нос, бормотанием. - Недалече. До Михнева почитай поближе, а до Серпухова подоле.

    Я представил себе карту Подмосковья и определил наше местоположение между Каширским и Варшавским шоссе, где-нибудь на уровне нынешнего города Чехова, бывшей Лопастни. В это время в избу ввалился молодой мужик, занимавшийся моими лошадьми.

    -  А хороши у тебя кобылки, добрый человек, - сказал он, повернув ко мне невидимое в полутьме лицо. - Где покупал, поди, с завода?

    -  Не знаю, они не мои, одолжил на время у знакомых.

    -  Вот я и думаю… - почему-то произнес молодой мужик. - А кобылки-то знатные, не уступишь? Я б за ценой не постоял.

    Судя по состоянию избы, хозяевам была не по карману не то, что заводская лошадь, но и водовозная кляча. Однако я не стал развивать эту тему и интересоваться, какую цену мне могут предложить, а просто отказался:

    -  Лошади не мои, не продажные.

    -  А зря не хочешь продать, я б хорошую цену дал, так бы и взял с кипажем, - не удовлетворившись моими доводами, продолжил уговаривать мужик.

    -  Говорю тебе, эти лошади не продаются, - начиная раздражаться, ответил я.

    -  А мы и непродажные берем, - наглея, сказал он и засмеялся резким пьяным смехом своей же глупой остроте.

    -  Ты уж, добрый человек, не перечь Ефимке, - встрял в разговор старик, - ежели ему чего приспичит, то вынь да положь, иначе не отступится.