|
Кровь текла из уголков рта. Кровь пузырями лопалась на беззвучно шевелящихся губах. Кровь заливала грудь и живот, растекалась по полу. Леся еще была жива. Она лежала на спине. А из живота и груди ее торчали ржавые арматурины. «Что делать? — понеслось в голове. — Что делать? Что делать? Что делать?» Мимо промелькнул Тимур, метнулся вперед. Склонился над Лесей. На Ворожцова посмотрел почти безумно. — Надо ее снять с этого… Ворожцов покачал головой. — Нельзя трогать до прихода врача, — выдал он заученную фразу, понимая, что здесь она звучит нелепо и страшно. Впрочем, здесь и сейчас все уже было нелепо и страшно. — Какого врача? Какого врача, Ворожцов? Нету никакого врача. Никто не придет! Никто. Тут врача даже не вызовешь. Тут даже телефон не фурычит. Самим надо. Быстрее надо. Давай же. Делай что-нибудь… — Что? — Надо ее снять, — повторил Тимур. И Ворожцов сдался. Леся показалась легкой, невесомой. Люди не бывают такими легкими. С арматуры она снялась как пластиковое колечко с детской пирамидки. Кровь продолжала течь, хотя, кажется, ее вытекло больше, чем должно находиться в организме человека. Тимур опустился на пол… Он сидел, уложив девчонку головой на колени. Рвал какие-то тряпки, бормотал что-то невнятное, обращаясь то к Ворожцову, то к Лесе. Она беззвучно шлепала губами, пуская кровавые пузыри. А Ворожцов не знал, что сказать. Слова кончились. Все кончилось. Остались только пустота и страх. Он поглядел на ПДА. Меток по-прежнему было три, но он был совершенно уверен, что очень скоро их останется две. Вот и все. Он так активно доказывал себе, что несет за всех какую-то ответственность. А теперь профукал все и всех, за кого готов был отвечать. Нет ответственности. Не за кого отвечать. И вот за это теперь придется отвечать всю оставшуюся жизнь. Не перед чужими родителями, не перед своими, не перед следователем или судом — нет. Перед самим собой, перед совестью. От прозрения сделалось еще страшнее. Он оглянулся на Тимура. Тот сидел на грязном полу возле окровавленной арматуры. Лесю держал теперь на руках, как ребенка. Девчонка затихла. Глаза закрылись, кровь больше не сочилась. Ворожцов медленно перевел взгляд на экран, заранее зная, что там увидит. Метки было две. Тимур заскулил, как обиженная на жизнь собака, прижался лбом ко лбу Леси и принялся мерно покачиваться взад-вперед, словно баюкал. Зачем? Она и так уже спит. Ворожцов отвернулся и пошел на улицу. Внутри вдруг стало абсолютно пусто. В этой пустоте не было размышлений, чувств, переживаний. Не было даже страха и усталости. Только отстраненное знание. Голые, сухие факты. А ведь Тимур любил ее. По-настоящему. На самом деле. А он, Ворожцов? Кого любил он? И любил ли кого-то когда-нибудь, кроме своей идеи? Может, прав был Тимур, когда говорил, что они с братом одинаковые? Нет. |
